5
Стая
Мексика и Центральная Америка
Беглец
23 марта 2014
Мерно покачиваясь на ухабах, вот уже две недели мы едем через Мексику в направлении Центральной Америки. В полдень мы вывалились из очередной дребезжащей грузовой тачки на объездной какого-то городка. Голова кружится от запахов бензина и нагретого дерматина, солнце ползет по небосклону, день подходит к зениту. Я чувствую, как слазит обгоревшая кожа с моего носа.
Воздух над раскаленной трассой дрожит, потому пузатенький фольксваген '74 года, который притормозил рядом с нами, сперва кажется мне галлюцинацией. На ходу вытирая пот майками, мы подбегаем к боковому окошку:
— Сколько человек? — спрашивает водитель.
— Что? — в недоумении переглядываемся мы с Ромой. Кроме нас на трассе только мусор и осколки битого стекла.
— Сколько вас? — по-английски переспрашивает он.
— Двое! — по-испански отвечаю я.
— Запрыгивайте.
У нашего водителя плохо с английским и странноватое чувство юмора на испанском. Первым делом он просит не курить в машине травку, хотя никто и не собирался. Слегка угрюмый коренастый типок, Гильермо аргентинец по происхождению, но на родине он не был вот уже 14 лет. Позже выяснится, что аргентинцев на дорогах Латинской Америке больше, чем путешественников из любой другой страны мира.
Они — костяк интернациональной бродячей стаи, те, кто жонглирует, плетет браслеты, фенечки и играет музыку на площадях. Правда, один встреченный на пути жонглер рассказал, что не по своей воле он стал зарабатывать на улицах. Когда парень уехал в путешествие, в Аргентине ахнул экономический кризис, и стало невозможно снять деньги со счета в песо за границей — оттого пришлось выйти на улицы.
Но наш Гильермо работает по специальности — тренером по теннису. Работает там, где придется. Эту информацию мы узнали за два часа обмена редкими, как выстрелы снайпера, репликами. Наш новый друг не жаждал общения. Я с благодарностью упала на топчан в багажнике фургончика, включила музыку и закрыла глаза.
Воздух над раскаленной трассой дрожит, потому пузатенький фольксваген '74 года, который притормозил рядом с нами, сперва кажется мне галлюцинацией. На ходу вытирая пот майками, мы подбегаем к боковому окошку:
— Сколько человек? — спрашивает водитель.
— Что? — в недоумении переглядываемся мы с Ромой. Кроме нас на трассе только мусор и осколки битого стекла.
— Сколько вас? — по-английски переспрашивает он.
— Двое! — по-испански отвечаю я.
— Запрыгивайте.
У нашего водителя плохо с английским и странноватое чувство юмора на испанском. Первым делом он просит не курить в машине травку, хотя никто и не собирался. Слегка угрюмый коренастый типок, Гильермо аргентинец по происхождению, но на родине он не был вот уже 14 лет. Позже выяснится, что аргентинцев на дорогах Латинской Америке больше, чем путешественников из любой другой страны мира.
Они — костяк интернациональной бродячей стаи, те, кто жонглирует, плетет браслеты, фенечки и играет музыку на площадях. Правда, один встреченный на пути жонглер рассказал, что не по своей воле он стал зарабатывать на улицах. Когда парень уехал в путешествие, в Аргентине ахнул экономический кризис, и стало невозможно снять деньги со счета в песо за границей — оттого пришлось выйти на улицы.
Но наш Гильермо работает по специальности — тренером по теннису. Работает там, где придется. Эту информацию мы узнали за два часа обмена редкими, как выстрелы снайпера, репликами. Наш новый друг не жаждал общения. Я с благодарностью упала на топчан в багажнике фургончика, включила музыку и закрыла глаза.
Аргентинцы — костяк интернациональной бродячей стаи, те, кто жонглирует, плетет браслеты, фенечки и играет музыку на площадях
Аргентинец едет туда же, куда и мы — на юг, в штат Чьяпас.
Двадцать лет назад там вспыхнуло восстание индейцев-крестьян, короткое и кровавое. Повстанцев называли сапатисты, в честь героя Мексиканской революции начала XX века Эмилиано Сапаты. Это движение до сих пор окружено романтическим флером, свойственным любым левым революциям со времен легендарного Че.
Все, что я знала про те места, рассказала дредастая немка-анархистка, с которой мы встретились в хостеле в Мехико-сити. В ушах у нее были сережки из бисера в виде солдата с ружьем — их она купила в коммуне сапатистов. Как оказалось, последние несломленные борцы основали свои поселения, где живут согласно своим идеям о справедливом обществе, а для заработка производят на продажу сувениры типа этих сережек. Миксуя слова на испанском, немецком и английском, наша новая подружка также продемонстрировала брелок в форме разноцветного гриба — артефакт из деревушки, где растут лучшие в Мексике «волшебные грибы». Так был определен наш маршрут на ближайшие две недели.
Двадцать лет назад там вспыхнуло восстание индейцев-крестьян, короткое и кровавое. Повстанцев называли сапатисты, в честь героя Мексиканской революции начала XX века Эмилиано Сапаты. Это движение до сих пор окружено романтическим флером, свойственным любым левым революциям со времен легендарного Че.
Все, что я знала про те места, рассказала дредастая немка-анархистка, с которой мы встретились в хостеле в Мехико-сити. В ушах у нее были сережки из бисера в виде солдата с ружьем — их она купила в коммуне сапатистов. Как оказалось, последние несломленные борцы основали свои поселения, где живут согласно своим идеям о справедливом обществе, а для заработка производят на продажу сувениры типа этих сережек. Миксуя слова на испанском, немецком и английском, наша новая подружка также продемонстрировала брелок в форме разноцветного гриба — артефакт из деревушки, где растут лучшие в Мексике «волшебные грибы». Так был определен наш маршрут на ближайшие две недели.
Когда мы въехали в Чьяпас, картинка резко изменилась, словно кто-то переключил канал в телике. Стало беднее и аккуратнее, будто привыкли хранить то, что имеют. К вечеру мы въехали в небольшой городок, где собирались заночевать:
— Я всегда сплю на центральной площади или недалеко от нее, — объясняет Гильермо. — Обычно там рядом есть полицейский участок.
Аргентинец запарковал свой пузатый бочонок около небольшого дома с длинной галереей, жирно выкрашенной желтой и красной масляной краской. По периметру площади — такие же одноэтажные здания XIX века, пережившие приход социализма.
— Где мы можем спать? — спрашиваю я у Гильермо.
— А прямо тут, — показывает аргентинец на галерею около дома.
— Да, можем прямо тут расстелиться, — подхватывает Рома.
Мы вытащили коврики и москитные сетки на улицу, все остальные вещи остались внутри машины. Жарко, одеяла нам явно не понадобятся. Сумки с паспортами решено оставить при себе — если новый друг решит покинуть нас ночью, останется хоть что-то. Гильермо орудует у плитки — я с удивлением вижу, что он готовит попкорн. Вообще, его минивэн оборудован со старательностью бродяги-эстета — топчан, цветные одеяльца, тумбочка, посуда, баллон воды и несколько тазиков, аккуратно сложенных друг в друга.
— Ужинать будете? Я угощаю, — прерывая свое мерное бурчание под нос, спрашивает Гильермо.
За едой мы обмениваемся стандартными вопросами и меряемся списками посещенных стран. Аргентинец немного оттаивает и рассказывает свою самую долгую историю.
— Я всегда сплю на центральной площади или недалеко от нее, — объясняет Гильермо. — Обычно там рядом есть полицейский участок.
Аргентинец запарковал свой пузатый бочонок около небольшого дома с длинной галереей, жирно выкрашенной желтой и красной масляной краской. По периметру площади — такие же одноэтажные здания XIX века, пережившие приход социализма.
— Где мы можем спать? — спрашиваю я у Гильермо.
— А прямо тут, — показывает аргентинец на галерею около дома.
— Да, можем прямо тут расстелиться, — подхватывает Рома.
Мы вытащили коврики и москитные сетки на улицу, все остальные вещи остались внутри машины. Жарко, одеяла нам явно не понадобятся. Сумки с паспортами решено оставить при себе — если новый друг решит покинуть нас ночью, останется хоть что-то. Гильермо орудует у плитки — я с удивлением вижу, что он готовит попкорн. Вообще, его минивэн оборудован со старательностью бродяги-эстета — топчан, цветные одеяльца, тумбочка, посуда, баллон воды и несколько тазиков, аккуратно сложенных друг в друга.
— Ужинать будете? Я угощаю, — прерывая свое мерное бурчание под нос, спрашивает Гильермо.
За едой мы обмениваемся стандартными вопросами и меряемся списками посещенных стран. Аргентинец немного оттаивает и рассказывает свою самую долгую историю.
Если новый друг решит покинуть нас ночью,
останется хоть что-то
останется хоть что-то
Раньше Гильермо путешествовал со своей подружкой, голландкой. Целых десять лет они переезжали с места на место и работали, где придется.
— Мы часто ездили к ней домой в Европу. Я был в Голландии, Франции, Германии, Италии, — почесывая щетину, вспоминает аргентинец. — Амстердам очень классный город, лучший в Европе, — подытоживает Гильермо и протягивает мне миску с попкорном. — Еще будешь?
— Так, а что стало с подружкой? — спрашиваю я, загребая пригоршню соленых зерен.
— А потом я стал путешествовать один, — нахмурился Гильремо. В наступившем молчании слышно как торговки на площади зазывают последних покупателей.
— Ну все, спокойной ночи, — вдруг резко объявляет Гильермо и начинает собирать походную кухню.
По-крайней мере, теперь понятна его причина его недоверия к посторонним.
— Мы часто ездили к ней домой в Европу. Я был в Голландии, Франции, Германии, Италии, — почесывая щетину, вспоминает аргентинец. — Амстердам очень классный город, лучший в Европе, — подытоживает Гильермо и протягивает мне миску с попкорном. — Еще будешь?
— Так, а что стало с подружкой? — спрашиваю я, загребая пригоршню соленых зерен.
— А потом я стал путешествовать один, — нахмурился Гильремо. В наступившем молчании слышно как торговки на площади зазывают последних покупателей.
— Ну все, спокойной ночи, — вдруг резко объявляет Гильермо и начинает собирать походную кухню.
По-крайней мере, теперь понятна его причина его недоверия к посторонним.
Пока мой друг пытается закрепить москитную сетку на торчащем из стены гвозде, я ухожу мыться. Когда есть доступ к проточной воде, я обязательно ломлюсь к водопою. Захватив косметичку, я направляюсь к ближайшему зданию с надписью Alojamento. Холл дешевой гостиницы выложен кафельной плиткой, в углу стоит фикус, а из темноты на тетю в мужских семейных трусах, которые заменяют мне шорты, смотрит испуганный ребенок. Я прошу позвать взрослых и через минуту рассказываю стандартную мантру пухлой сеньоре: «Я путешественница, еду вокруг света, можно умыться?». Помявшись, тетка соглашается. Фыркая, я умываюсь с ног до головы под струйкой воды из крана умывальника. Мои представления о комфорте сильно изменились за время дороги.
Мы укладываемся спать на галерее. Всего девять вечера, но деревянные ставни в зданиях на площади уже закрыты, что кажется дурным знаком. Изредка проезжают машины, пару раз мимо нас проходят люди, как будто не обращающие внимания на двух полуголых белых на ковриках. Я чувствую себя зеброй в саванне, за которой наблюдают туристы на джипах, а где-то неподалеку бродят браконьеры.
Мы укладываемся спать на галерее. Всего девять вечера, но деревянные ставни в зданиях на площади уже закрыты, что кажется дурным знаком. Изредка проезжают машины, пару раз мимо нас проходят люди, как будто не обращающие внимания на двух полуголых белых на ковриках. Я чувствую себя зеброй в саванне, за которой наблюдают туристы на джипах, а где-то неподалеку бродят браконьеры.
Что я за воротами не видел? — смеется Гильермо, почесывает седую щетину и возвращается к игре.
Ночь прошла без происшествий.
После утреннего кофе выдвигаемся в дорогу. К полудню Гильермо высаживает нас около хостела, расположенного на кривой улочке Сан-Кристобаль-де-лас-Касас, одного из центров сопротивления сапатистов. Аргентинец приветливо здоровается с хозяевами хостела, берет пивко и усаживается играть в шахматы. Мы падаем в холле — Рома пропадает в «Вконтакте», я же пытаюсь пролистать ленту инстаграма за последние три дня.
Когда на кухне начинается движение, мы с другом резко подрываемся. Как и во многих хостелах, среди постояльцев здесь принято скидываться на еду и готовить вместе. Мы с Ромой почти никогда не участвуем в этом процессе социализации, потому что этот ритуал предполагает вопросы вроде: «Привет, как дела, откуда ты, а, Беларусь, где это? А, путешествуешь вокруг света? О, очень круто! А где вы были?». И так далее. Это классный способ провести время, но только если ты не ездишь автостопом и не расплачиваешься этими историями с водителями каждый божий день.
После утреннего кофе выдвигаемся в дорогу. К полудню Гильермо высаживает нас около хостела, расположенного на кривой улочке Сан-Кристобаль-де-лас-Касас, одного из центров сопротивления сапатистов. Аргентинец приветливо здоровается с хозяевами хостела, берет пивко и усаживается играть в шахматы. Мы падаем в холле — Рома пропадает в «Вконтакте», я же пытаюсь пролистать ленту инстаграма за последние три дня.
Когда на кухне начинается движение, мы с другом резко подрываемся. Как и во многих хостелах, среди постояльцев здесь принято скидываться на еду и готовить вместе. Мы с Ромой почти никогда не участвуем в этом процессе социализации, потому что этот ритуал предполагает вопросы вроде: «Привет, как дела, откуда ты, а, Беларусь, где это? А, путешествуешь вокруг света? О, очень круто! А где вы были?». И так далее. Это классный способ провести время, но только если ты не ездишь автостопом и не расплачиваешься этими историями с водителями каждый божий день.
Побродив по городку в поисках революционного духа, и кажется все-таки почуяв его в ускользающих тенях безлюдных переулков, ближе к ночи мы возвращаемся в хостел. Здесь во дворике все еще играют в шахматы. Наш уже пьяноватый аргентинец периодически кричит: «Уот зе фак!» Это одна из немногих фраз, которые хорошо удаются ему на английском.
Перед сном перекидываемся парой фраз с нашим спасителем:
— Мы ходили музыку слушать. А у тебя как дела?
— Нормально, нормально. Пообедал, в шахматы играю.
— Собираешься куда?
— Зачем? Что я за воротами не видел? — смеется Гильермо, почесывает седую щетину и возвращается к игре.
Перед сном перекидываемся парой фраз с нашим спасителем:
— Мы ходили музыку слушать. А у тебя как дела?
— Нормально, нормально. Пообедал, в шахматы играю.
— Собираешься куда?
— Зачем? Что я за воротами не видел? — смеется Гильермо, почесывает седую щетину и возвращается к игре.
Хиппи и яппи
В следующий пункт по маршруту, месторождение лучших «волшебных грибов» в регионе, мы приезжаем поздним туманным вечером. Сан-Хосе-дель-Пасифико — это пара туристических забегаловок вдоль трассы, рассекающей городок на две части. Время позднее, пора искать ночлег. Чуть поодаль виднеется продвинутый по местным меркам мотель — подъездная дорожка к нему убрана. Сразу понятно, что нам не сюда: про наши ночлежки обычно знают босоногие ребята. Один из них, словленный на пустых улицах, проведет нас к отелю «Каса де Каталина» — россыпи хибарок на склоне горы.
Провожатый показывает две свободные койки в бараке, стены которого испещрены тематическими рисунками. Психоделические спирали, единороги, дружелюбные грибы, русалки, девы — сотни картинок разной величины и разного качества художественного исполнения. Чувствуется, что у этого места своя особая аура, наработанная поколениями счастливых сталкеров. Кроме нас в этой общаге ночуют две австралийки и исландка. Перекинувшись с красотками парой фраз, мы спускаемся в главный дом знакомится с местными из Rainbow family.
Одноэтажное деревянное здание носит на себе следы многих сезонов дождей и многих толп «грибников». Мох прорастает через облупившуюся краску. Кивком головы нас приветствуют старожилы этого места. Всего в комнате человек десять — полуголый парень бьет тату, парочка светловолосых детей носится по комнате, пухлый бородач чинит свет, и еще с полдесятка людей на кухне готовят ужин.
Подкрепившись капустным супом и пристроив свои тела на длинном диване, мы начинаем знакомиться с тусовкой.
— Сколько ты здесь? — спрашиваю я американку из Колорадо, которая протягивает мне пластиковую бутылку с выгоном THC.
— Два года.
— Два года в Мексике?
— Нет, в «Каса де Каталина», — лениво протягивает она. Я киваю и незаметно делаю большие глаза Роме — в деревушке живет от силы человек триста, развлечений не так-то и много.
Провожатый показывает две свободные койки в бараке, стены которого испещрены тематическими рисунками. Психоделические спирали, единороги, дружелюбные грибы, русалки, девы — сотни картинок разной величины и разного качества художественного исполнения. Чувствуется, что у этого места своя особая аура, наработанная поколениями счастливых сталкеров. Кроме нас в этой общаге ночуют две австралийки и исландка. Перекинувшись с красотками парой фраз, мы спускаемся в главный дом знакомится с местными из Rainbow family.
Одноэтажное деревянное здание носит на себе следы многих сезонов дождей и многих толп «грибников». Мох прорастает через облупившуюся краску. Кивком головы нас приветствуют старожилы этого места. Всего в комнате человек десять — полуголый парень бьет тату, парочка светловолосых детей носится по комнате, пухлый бородач чинит свет, и еще с полдесятка людей на кухне готовят ужин.
Подкрепившись капустным супом и пристроив свои тела на длинном диване, мы начинаем знакомиться с тусовкой.
— Сколько ты здесь? — спрашиваю я американку из Колорадо, которая протягивает мне пластиковую бутылку с выгоном THC.
— Два года.
— Два года в Мексике?
— Нет, в «Каса де Каталина», — лениво протягивает она. Я киваю и незаметно делаю большие глаза Роме — в деревушке живет от силы человек триста, развлечений не так-то и много.
Чувствуется, что у этого места особая аура, наработанная поколениями счастливых сталкеров
Сначала мне немного неловко, потому что никто из местных хиппарей не задает обычных для таких ситуаций вопросов — откуда, куда, где уже. Но вскоре становится ясно, что здесь плевать хотели на интернациональный этикет путешественников. Тут никому неинтересно, откуда ты и что видел — все много раз в подробностях слышали истории про причины, события и следствия побега. В этом таборе люди приходят и уходят. Таких залетных птиц, как мы, здесь видели сотни. Вряд ли очередные проходимцы могут их чем-то удивить.
После еще одной затяжки я решаюсь задать дредастой бельгийке вопрос, который меня давно мучает:
— А за счет чего вы живете?
— Как и все, торгую украшениями, — усмехается она моей наивности, кивком головы указывая на ряд щитов с фенечками и бусами около входа. — А живем мы в доме, денег на который дал мой отец-дантист.
— Ты хочешь обратно в Бельгию?
— Нет. Лука и Шанти, — кивком головы она указывает на двух своих белокурых дьяволят, — никогда там не были. Нечего там делать.
После еще одной затяжки я решаюсь задать дредастой бельгийке вопрос, который меня давно мучает:
— А за счет чего вы живете?
— Как и все, торгую украшениями, — усмехается она моей наивности, кивком головы указывая на ряд щитов с фенечками и бусами около входа. — А живем мы в доме, денег на который дал мой отец-дантист.
— Ты хочешь обратно в Бельгию?
— Нет. Лука и Шанти, — кивком головы она указывает на двух своих белокурых дьяволят, — никогда там не были. Нечего там делать.
Хотя в принципе я с ней согласна, меня вдруг осеняет. Мы неуместны в этой разношерстной компании по одной простой причине. Я и Рома словно яппи среди хиппи, потому что у нас есть цель — мы едем домой. Мой друг возвращается с самого начала, я только подхожу к этому внутреннему барьеру. Но для остальных финальная остановка — здесь. Ну или в любом похожем месте между небом и землей. Они так давно уехали и так глубоко забрались, что дорога обратно навсегда забыта. Здесь словно все шепчет — расслабься, чувак. Ты уже приехал: назад некуда, вперед незачем. Здесь не любят смотреть друг в другу глаза, потому что это уже ответственность.
С удовлетворением я отмечаю, что наши соседки по общаге тоже чувствуют себя не в своей тарелке. Странное чувство неуместности будто бы роднит нас. Вскоре мы выберемся в ночь и с облегчением вдохнем горный воздух. В разговоре с ними выяснится, что для нашей главной цели, грибов, сейчас не сезон. Мы с Ромой этому почти рады. Решаем передохнуть и через день двигаться дальше.
С удовлетворением я отмечаю, что наши соседки по общаге тоже чувствуют себя не в своей тарелке. Странное чувство неуместности будто бы роднит нас. Вскоре мы выберемся в ночь и с облегчением вдохнем горный воздух. В разговоре с ними выяснится, что для нашей главной цели, грибов, сейчас не сезон. Мы с Ромой этому почти рады. Решаем передохнуть и через день двигаться дальше.
Мы словно яппи среди этих хиппи, потому что у нас есть цель — мы едем домой
В следующий раз я столкнусь с подружками на трассе, ведущей на юг — пикап, который их подобрал, затормозит и около нас. Девочки выглядели растрепанными и взбудораженными: они решились попробовать высушенные грибы, такой полуфабрикат настоящих «волшебных» грибов, и только-только отходили от утреннего трипа. Крупная Джей-Джей в майке со спанч-бобами в красках описывала, как она чуть не умерла, перелезая через забор. Майка ее иногда перебивала и быстро рассказывала свою версию, а исландка Александра больше молчала и улыбалась глазами. Вскоре окажется, что так они ведут себя всегда. У каждой в этой компании своя роль, и они абсолютно гармонично сочетаются друг с другом.
Эта троица — будто студентки колледжа на каникулах, которые недавно начались и которые никогда не закончатся. Им нравится ловить потные взгляды местных самцов, во всех носках у них заныкана травка, а в случайном городке они первым делом бегут на пляж — искупаться и выкурить косячок. Все трое отличаются завидным аппетитом и энтузиазмом, которым хочется запастись на следующие месяцы. Сменив несколько перекладных, к вечеру мы добираемся до Пуэрто Эскондидо, серферского рая на Тихоокеанском побережье Мексики.
Эта троица — будто студентки колледжа на каникулах, которые недавно начались и которые никогда не закончатся. Им нравится ловить потные взгляды местных самцов, во всех носках у них заныкана травка, а в случайном городке они первым делом бегут на пляж — искупаться и выкурить косячок. Все трое отличаются завидным аппетитом и энтузиазмом, которым хочется запастись на следующие месяцы. Сменив несколько перекладных, к вечеру мы добираемся до Пуэрто Эскондидо, серферского рая на Тихоокеанском побережье Мексики.
Здесь не сезон. Выжженный солнцем городок пуст, он и оживает-то всего два раза в год — во время сезона больших волн и во время весенних каникул в американских школах. Остальное время здесь только что и остается гулять по недостройкам с видом на пляж и тянуть кока-колу в тени. Про такие опаленные солнцем городки хорошо писать неспешные детективы, преступления в которых совершаются от скуки.
Девчонки решают помочь нам с ночлегом. Пробивная Майка идет договариваться с хозяином хостела на окраине городка, в котором работала пару месяцев назад. Там есть большой бассейн, бар и симпатичная барменша. Когда земля остывает от жары, сюда подтягивается местный народ — пропустить пивка и сыграть партейку в пул прежде, чем отправиться в город на вечеринку. Кинув шмотки в проходной комнате, мы с Ромой берем одно пиво на двоих и устраиваемся в стратегической точке, гамаках над бассейном. Отсюда все происходящее в баре выглядит театральной постановкой.
Девчонки решают помочь нам с ночлегом. Пробивная Майка идет договариваться с хозяином хостела на окраине городка, в котором работала пару месяцев назад. Там есть большой бассейн, бар и симпатичная барменша. Когда земля остывает от жары, сюда подтягивается местный народ — пропустить пивка и сыграть партейку в пул прежде, чем отправиться в город на вечеринку. Кинув шмотки в проходной комнате, мы с Ромой берем одно пиво на двоих и устраиваемся в стратегической точке, гамаках над бассейном. Отсюда все происходящее в баре выглядит театральной постановкой.
Эта троица — будто студентки колледжа на каникулах, которые недавно начались и которые никогда не закончатся
Из темноты за моей спиной материализуется Майка и берет на себя роль суфлера:
— В этом городке все алкоголики. Вот смотри, Герри, работает в этом хостеле в ночную смену. Он спит прямо тут и вообще никогда не выходит за территорию отеля. По ночам он смотрит боевики, особенно любит зомби-хорроры. Он запирает на ночь ворота, потому что ждет живых мертвецов, на полном серьезе тебе говорю.
Майка выдыхает, чтобы хлебнуть пивка, и продолжает:
— Еще он любит погружаться на дно бассейна — он умеет задерживать дыхание на четыре минуты. В свой первый рабочий день я этого не знала и, полумертвая от ужаса, лезла в воду, чтобы вытащить труп. А однажды вечером он принес в бар осиное гнездо и начал самозабвенно вытаскивать ос пинцетом. Потом он поманил меня: «Смотри. Это же эволюция». И правда — полукругом, от зародыша до матки, были выложены 12 звеньев. Он был бы гением, если бы не был алкоголиком.
У пресловутого Герри и вправду гигантские мешки под глазами, что делает его похожим на панду мексиканских кровей. Словно почуяв, что говорят про него, он глянул на нашу компанию исподлобья и пошел за новым ящиком пива.
— В этом городке все алкоголики. Вот смотри, Герри, работает в этом хостеле в ночную смену. Он спит прямо тут и вообще никогда не выходит за территорию отеля. По ночам он смотрит боевики, особенно любит зомби-хорроры. Он запирает на ночь ворота, потому что ждет живых мертвецов, на полном серьезе тебе говорю.
Майка выдыхает, чтобы хлебнуть пивка, и продолжает:
— Еще он любит погружаться на дно бассейна — он умеет задерживать дыхание на четыре минуты. В свой первый рабочий день я этого не знала и, полумертвая от ужаса, лезла в воду, чтобы вытащить труп. А однажды вечером он принес в бар осиное гнездо и начал самозабвенно вытаскивать ос пинцетом. Потом он поманил меня: «Смотри. Это же эволюция». И правда — полукругом, от зародыша до матки, были выложены 12 звеньев. Он был бы гением, если бы не был алкоголиком.
У пресловутого Герри и вправду гигантские мешки под глазами, что делает его похожим на панду мексиканских кровей. Словно почуяв, что говорят про него, он глянул на нашу компанию исподлобья и пошел за новым ящиком пива.
Передохнув, Майка переводит взгляд на лысого подкаченного пенсионера, который говорит с американским акцентом:
— Видишь Эдди? Он бывший военный, владелец одного из местных баров, и жуткий сексист. Он требует, чтобы работницы поджигали ему сигары и всегда приходили на работу накрашенными. Прикинь? Здесь, в пляжном городке! Да тут все ходят в шлепанцах и с солеными волосами. Пока я здесь работала, он каждый день приходил за пивом в обед — и оставался до ночи. До самого закрытия я должна была слушать его пиздеж. Про то, что женщины должны «знать свое место», про то, что нам господь велел быть цыпочками, все в таком духе. Однажды до меня дошло: он бы не был таким сексистом, если бы это всех так не бесило. Ему скучно, очень скучно, и он развлекается как умеет. — Закончив историю, Майка с чувством выполненного долга откинулась на спинку стула.
Я, Рома, Герри и Эдди — единственные люди, которые останутся в отеле, когда все остальные укатят танцевать сальсу в город. Девчонки расцелуют нас, пожелают удачи и в компании кавалеров всех мастей отправятся на поиски новых приключений.
Проснувшись утром и сходив за завтраком, мы опять падаем в гамаки от нерешительности. В своей голове я пытаюсь хоть как-то обосновать то, что нам надо ехать. Или оставаться на месте. В общем-то, нет никакой разницы, можно не торопиться и незачем оставаться. Наша цель постоянна, в отличие от нас.
— Видишь Эдди? Он бывший военный, владелец одного из местных баров, и жуткий сексист. Он требует, чтобы работницы поджигали ему сигары и всегда приходили на работу накрашенными. Прикинь? Здесь, в пляжном городке! Да тут все ходят в шлепанцах и с солеными волосами. Пока я здесь работала, он каждый день приходил за пивом в обед — и оставался до ночи. До самого закрытия я должна была слушать его пиздеж. Про то, что женщины должны «знать свое место», про то, что нам господь велел быть цыпочками, все в таком духе. Однажды до меня дошло: он бы не был таким сексистом, если бы это всех так не бесило. Ему скучно, очень скучно, и он развлекается как умеет. — Закончив историю, Майка с чувством выполненного долга откинулась на спинку стула.
Я, Рома, Герри и Эдди — единственные люди, которые останутся в отеле, когда все остальные укатят танцевать сальсу в город. Девчонки расцелуют нас, пожелают удачи и в компании кавалеров всех мастей отправятся на поиски новых приключений.
Проснувшись утром и сходив за завтраком, мы опять падаем в гамаки от нерешительности. В своей голове я пытаюсь хоть как-то обосновать то, что нам надо ехать. Или оставаться на месте. В общем-то, нет никакой разницы, можно не торопиться и незачем оставаться. Наша цель постоянна, в отличие от нас.
Амор
В дороге у Ромы постоянно рождаются и пропадают лихие планы по поиску приключений, главный путь к которым — смена способа передвижения. Последние три месяца мы всерьез думаем о яхте, старенькой и протекающей. Говорят, что в Панаме неудачливые любители парусного спорта меняют яхту на билет в одну сторону куда-нибудь в Вирджинию. Но для начала следует вписаться на яхту какого-нибудь бывалого моряка, чтобы получить опыт. Потому в Гватемале мы направляемся в Рио Дульсе — порт у излучины одноименной реки, которая впадает в бухту Аматик и Карибское море.
В сумерках я и Рома вываливаемся на набережную городка из очередной попутки. Сквозь чад уличных барбекю и китайских каруселей прорываемся в сторону порта. Карты говорят, тут есть яхт-клуб. Идем все больше на свет, единственный признак жизни в тропической ночи. Через полчаса ходьбы мы у цели — за большими покосившимися воротами тускло мерцают электрические фонари. Пройдя будочку привратника, подходим к отельному комплексу: справа трехэтажный отель, слева открытый ресторан и бар, через пару метров от него — причал, где покачивается с десяток лодок.
Быстро темнеет, ветер раскачивает пальмы и такелаж яхт. Легкий перезвон создает атмосферу буддийского храма. Мы кидаем рюкзаки за столиком и рассматриваем публику, которая подтягивается сюда на ужин и берет по пивку в качестве аперитива. В основном за столиками сидят молодящиеся пенсионеры — некоторые мужчины носят капитанские кепки и курят трубки, некоторые женщины щеголяют бриллиантами в складках глубокого декольте.
Похоже, яхты тут — это декорации успешной жизни. Вряд ли эти ребята много смыслят в лодках, слишком рыхлые у них тела и слишком белая кожа. Вряд ли они выходили из этой бухты в открытое море, и наверняка у них есть обратные билеты в Вирджинию и Калифорнию. Быстро становится ясно, что нам здесь делать нечего.
Быстро темнеет, ветер раскачивает пальмы и такелаж яхт. Легкий перезвон создает атмосферу буддийского храма. Мы кидаем рюкзаки за столиком и рассматриваем публику, которая подтягивается сюда на ужин и берет по пивку в качестве аперитива. В основном за столиками сидят молодящиеся пенсионеры — некоторые мужчины носят капитанские кепки и курят трубки, некоторые женщины щеголяют бриллиантами в складках глубокого декольте.
Похоже, яхты тут — это декорации успешной жизни. Вряд ли эти ребята много смыслят в лодках, слишком рыхлые у них тела и слишком белая кожа. Вряд ли они выходили из этой бухты в открытое море, и наверняка у них есть обратные билеты в Вирджинию и Калифорнию. Быстро становится ясно, что нам здесь делать нечего.
Вряд ли эти ребята много смыслят в яхтах, слишком рыхлые у них тела и слишком белая кожа
Покрутившись около яхт, мы замечаем еще один причал неподалеку — почти неосвещенный, с немногочисленными лодками. Выйдя из обители пенсионеров, мы пробираемся на соседнюю территорию. Дорогу приходится подсвечивать фонариками, чтобы не споткнуться о мотки ржавой проволоки. Только на одной лодке горит свет — там под звуки музыки смуглый паренек в модных очках не слишком старательно драит палубу. Я пытаюсь завести разговор на испанском. Малец реагирует слабо и кричит куда-то в брюхо лодки: «Ли!».
С громыханием нутро лодки выплевывает полуголого дряхлеющего американца. Ли без особой охоты с нами знакомится. Наверное, мы похожи на дурачков, потому что мой первый вопрос: «А можно ли здесь вписаться на яхту?» — заставляет капитана закашляться. Постепенно рассказами о том, как мы автостопом проехали полсвета, мы растапливаем сердце Ли, и он предлагает угоститься пивком.
Беспечный Ли в Рио-Дульсе вот уже пять лет. Он тут живет, и иногда, редко, выходит в море — потому что это стоит денег. Домой, в Штаты, он вернутся не может по той же причине — денег нет. Сейчас Ли чинит яхту, правда, неспешно. Потому что нет денег. Он объясняет, что вписаться на лодку, а уж тем более ее купить, дело не такое простое. Нужно пройти через огромное количество бюрократических процедур, которые требует знания испанского. И помимо этого, нужно время, которого просто нет, — наши визы заканчиваются через месяц.
Заметив, как мы приуныли, Ли пытается нас обнадежить:
— Зато управлять лодкой очень просто. Берешь и выходишь в море.
— А часто тонут?
— Что?! — поперхнувшись пивком, спрашивает Ли.
— Ну, часто лодки тонут? — с некоторым сомнением формулирует Рома.
— Утонуть на лодке практически невозможно. — Делает большие глаза бывалый Ли. — Я хожу под парусом больше 20 лет и не слышал о таком никогда. Скорее вы сдохните от недостатка еды или воды, — обнадеживает нас американец.
Вдруг по причалу разносится стук каблуков, и Ли кидает в темноту:
— Дорогая, нету пива. — Эта фраза адресована сочной гватемалке лет сорока в мини-платье. — Это моя жена, — пожимает он плечами. Я с некоторым сомнением смотрю то на дряблое тело Ли, то на статную латиноамериканку.
— Конечно, ми амор! Дай двадцатку мне, любовь моя, свет мой, сколько тебе, шесть баночек? — Сладким голосом тянет супруга. Приговаривая «ми амор» и укачивая всех бедрами, гватемалка идет по причалу за пивом для мужа. Или одного из своих мужей. Сколько их по всей Латинском Америке, одиноких белых мужчин и уверенных в себе красоток.
Небо сияет крупными звездами. Время близится к полночи, пора спать. Ли советует разложиться прямо тут, на причале — мол, это частная территория, а хозяева не будут против, он гарантирует. Расстелив коврики на изъеденных водой досках и запихнув вещи в спальники, мы засыпаем под шум волн, разбивающихся о сваи причала. Ветер раскачивает яхты, и такелаж отвечает легким перезвоном. Теплый влажный воздух окутывает меня, и я проваливаюсь в сон.
С громыханием нутро лодки выплевывает полуголого дряхлеющего американца. Ли без особой охоты с нами знакомится. Наверное, мы похожи на дурачков, потому что мой первый вопрос: «А можно ли здесь вписаться на яхту?» — заставляет капитана закашляться. Постепенно рассказами о том, как мы автостопом проехали полсвета, мы растапливаем сердце Ли, и он предлагает угоститься пивком.
Беспечный Ли в Рио-Дульсе вот уже пять лет. Он тут живет, и иногда, редко, выходит в море — потому что это стоит денег. Домой, в Штаты, он вернутся не может по той же причине — денег нет. Сейчас Ли чинит яхту, правда, неспешно. Потому что нет денег. Он объясняет, что вписаться на лодку, а уж тем более ее купить, дело не такое простое. Нужно пройти через огромное количество бюрократических процедур, которые требует знания испанского. И помимо этого, нужно время, которого просто нет, — наши визы заканчиваются через месяц.
Заметив, как мы приуныли, Ли пытается нас обнадежить:
— Зато управлять лодкой очень просто. Берешь и выходишь в море.
— А часто тонут?
— Что?! — поперхнувшись пивком, спрашивает Ли.
— Ну, часто лодки тонут? — с некоторым сомнением формулирует Рома.
— Утонуть на лодке практически невозможно. — Делает большие глаза бывалый Ли. — Я хожу под парусом больше 20 лет и не слышал о таком никогда. Скорее вы сдохните от недостатка еды или воды, — обнадеживает нас американец.
Вдруг по причалу разносится стук каблуков, и Ли кидает в темноту:
— Дорогая, нету пива. — Эта фраза адресована сочной гватемалке лет сорока в мини-платье. — Это моя жена, — пожимает он плечами. Я с некоторым сомнением смотрю то на дряблое тело Ли, то на статную латиноамериканку.
— Конечно, ми амор! Дай двадцатку мне, любовь моя, свет мой, сколько тебе, шесть баночек? — Сладким голосом тянет супруга. Приговаривая «ми амор» и укачивая всех бедрами, гватемалка идет по причалу за пивом для мужа. Или одного из своих мужей. Сколько их по всей Латинском Америке, одиноких белых мужчин и уверенных в себе красоток.
Небо сияет крупными звездами. Время близится к полночи, пора спать. Ли советует разложиться прямо тут, на причале — мол, это частная территория, а хозяева не будут против, он гарантирует. Расстелив коврики на изъеденных водой досках и запихнув вещи в спальники, мы засыпаем под шум волн, разбивающихся о сваи причала. Ветер раскачивает яхты, и такелаж отвечает легким перезвоном. Теплый влажный воздух окутывает меня, и я проваливаюсь в сон.
Уикенд
На нашем пути осталась только Панама, последняя страна Центральной Америки, дальше — Америка Южная. Нужно получить визу в Колумбию, за этим мы и приехали в Панама-сити, город победившего оффшора. До столицы нас подкинул пожилой американец, военный на пенсии, который, чтобы не скучать, завел себе ферму и молодую жену. «Она адвокат», — с некоторым сомнением произносит Джо, пока панамская куколка большими накладными ногтями включает камеру на своем смартфоне. Щелк, щелк, фото на память.
Быстрым шагом проходим подозрительные районы и сразу попадаем в фешенебельную деловую часть Панама-сити. Где-то здесь наш хостел — поскольку мы будем подаваться на визу, нам нужны горячая вода, чтобы помыться, и интернет, чтобы сделать документы. Наша хибарка приютилась среди небоскребов: вечером в патио можно наблюдать как рассекают черное небо сигнальные огни на высотках. В этом районе есть очень дорогие машины, рестораны суши и круглосуточные магазины, в которых ухоженные женщины в бизнес-костюмах выбирают вино на ужин и обезжиренные йогурты на утро.
В посольстве нам отказывают в немедленном рассмотрении документов и назначают дату приема через неделю. Это больше сотни долларов, если жить в хостеле. Чтобы сэкономить деньги, по каучсерфингу мы находим вписку за городом — и уезжаем на все выходные на побережье Карибского моря. Дорога лежит через Панамский канал, монструозный пример того, как Латинской Америке вскрывали вены улыбчивые дельцы с белой кожей.
Быстрым шагом проходим подозрительные районы и сразу попадаем в фешенебельную деловую часть Панама-сити. Где-то здесь наш хостел — поскольку мы будем подаваться на визу, нам нужны горячая вода, чтобы помыться, и интернет, чтобы сделать документы. Наша хибарка приютилась среди небоскребов: вечером в патио можно наблюдать как рассекают черное небо сигнальные огни на высотках. В этом районе есть очень дорогие машины, рестораны суши и круглосуточные магазины, в которых ухоженные женщины в бизнес-костюмах выбирают вино на ужин и обезжиренные йогурты на утро.
В посольстве нам отказывают в немедленном рассмотрении документов и назначают дату приема через неделю. Это больше сотни долларов, если жить в хостеле. Чтобы сэкономить деньги, по каучсерфингу мы находим вписку за городом — и уезжаем на все выходные на побережье Карибского моря. Дорога лежит через Панамский канал, монструозный пример того, как Латинской Америке вскрывали вены улыбчивые дельцы с белой кожей.
Не важно, откуда мы родом, не важно, зачем уехали, не важно, куда
Похоже, за несколько столетий ситуация особо не изменилась.
…Я сижу, потею и злюсь вот уже третий час подряд. Наш рейсовый автобус замер в хвосте длинной очереди желающих пересечь канал. Сухопутная дорога закрыта — вот уже четвертый многотонный железный кит ползет через узкие шлюзы главного водного шортката планеты. Наш транспорт, школьный автобус из Флориды 60-х, снаружи старательно разрисован местными умельцами. Иисус, молитвы и местные мотивы вперемешку. Внутри атмосферу создают три песни на репите, которые с оглушительным треском повторяются каждые 15 минут. Пассажиры чикен-баса сидят в рядах по два и три места, со своим пивом, ведрами и обедами в пластиковых контейнерах. За три часа они все станут мне как родные.
…Я сижу, потею и злюсь вот уже третий час подряд. Наш рейсовый автобус замер в хвосте длинной очереди желающих пересечь канал. Сухопутная дорога закрыта — вот уже четвертый многотонный железный кит ползет через узкие шлюзы главного водного шортката планеты. Наш транспорт, школьный автобус из Флориды 60-х, снаружи старательно разрисован местными умельцами. Иисус, молитвы и местные мотивы вперемешку. Внутри атмосферу создают три песни на репите, которые с оглушительным треском повторяются каждые 15 минут. Пассажиры чикен-баса сидят в рядах по два и три места, со своим пивом, ведрами и обедами в пластиковых контейнерах. За три часа они все станут мне как родные.
Вот черный чувак лет сорока с жесткими кучерявыми волосами, в белой майке наизнанку и подтянутых до щиколоток гольфиках. Первую часть пути он пьет пиво и со всеми знакомится, отпуская похабные шутки в адрес девушек. Теперь он пускает пузыри, выпадает из автобуса и позволяет себя периодически поддерживать двухметровой мулатке с сильно развитым материнским инстинктом. Она едет к сестре, на телефоне у нее — фейсбук, «энгрибердз» и айтьюнс. Первую часть пути она отбивается от незваного кавалера, вторую — поддерживает его и ободряюще смеется. Настоящая русская женщина.
Вот школьница, она была бы моделью, не родись в панамской деревне. Высокая, стройная, гибкая. Бамбук. Школьную форму несет чуть небрежно, как будто на самом деле на ней должно быть надето что-то совсем другое. На сиденьях сзади меня — сложно дифференцируемая масса коренастых панамцев индейского вида. Я несколько раз пробую достать фотокамеру, но как-то передумываю. Попа прилипла к штанам и к сиденью, рюкзак давит на ноги. В автобусе в тысячный раз звучит «под окном моего дома этим утром». Смеркается.
Как только последний корабль проходит через канал, наш автобус вырывается на волю. Водитель неистово выжимает педаль газа так, что старенький мотор рычит умирающим драконом. Слева и справа проносятся механические конструкции, корабли в огнях и бетонные скаты. Автобус резко рычит и забирает вверх — картинка меняется.
…По ровным лугам с травой изумрудного цвета взбирается маленький автобус. За окном темно, свет в салоне выключен. Различим только белый шум незнакомого языка, тени голов и рук мелькают, пляшут, корчатся. За окном — темнота, пахнущая влажной гнилью. Так преет листва в этих тропических лесах. Уже не различить ни кучерявого деда, ни его ангела-хранительницу, ни юную богиню, да и стоит ли. Не важно, откуда мы родом, не важно, зачем уехали, не важно, куда. Мы — это толпа людей, которых объединяет скорость, темнота и финальная остановка.
Вот школьница, она была бы моделью, не родись в панамской деревне. Высокая, стройная, гибкая. Бамбук. Школьную форму несет чуть небрежно, как будто на самом деле на ней должно быть надето что-то совсем другое. На сиденьях сзади меня — сложно дифференцируемая масса коренастых панамцев индейского вида. Я несколько раз пробую достать фотокамеру, но как-то передумываю. Попа прилипла к штанам и к сиденью, рюкзак давит на ноги. В автобусе в тысячный раз звучит «под окном моего дома этим утром». Смеркается.
Как только последний корабль проходит через канал, наш автобус вырывается на волю. Водитель неистово выжимает педаль газа так, что старенький мотор рычит умирающим драконом. Слева и справа проносятся механические конструкции, корабли в огнях и бетонные скаты. Автобус резко рычит и забирает вверх — картинка меняется.
…По ровным лугам с травой изумрудного цвета взбирается маленький автобус. За окном темно, свет в салоне выключен. Различим только белый шум незнакомого языка, тени голов и рук мелькают, пляшут, корчатся. За окном — темнота, пахнущая влажной гнилью. Так преет листва в этих тропических лесах. Уже не различить ни кучерявого деда, ни его ангела-хранительницу, ни юную богиню, да и стоит ли. Не важно, откуда мы родом, не важно, зачем уехали, не важно, куда. Мы — это толпа людей, которых объединяет скорость, темнота и финальная остановка.