6
Места, где ты спишь
Колумбия и Эквадор
Хасьенда
26 мая 2014
Сегодня мы выехали из Боготы, и у нас есть меньше недели, чтобы преодолеть всю страну с севера на юг. Проехав бесконечные, как липкий кошмар, серо-коричневые пригороды мегаполиса, мы выпрыгиваем из рейсового автобуса на развилке. Его маршрут лежит на север, наш — на юг. Под пристальным взором полицейского, который зачем-то охраняет развилку, три часа кряду мы кружим на этом чертовом месте. Все предупреждали, что автостоп в Колумбии — дело гиблое. Из-за гражданской войны, которая длилась между правительством и разными военными группировками более 50 лет, здесь не принято доверять случайным встречным. Похоже, настало время это проверить.
На четвертом часу ожидания и к вящему разочарованию мента белый фольксваген-жук дает задний ход и тормозит около нас. Водитель — парень из интеллигентной колумбийской семьи, пассажир — его испанская подружка. Даниэль и Алекс молоды, симпатичны, обеспечены и позитивны. Парочка едет в имение родителей парня. Из разговора мы узнаем, что все 90-е годы никто из его семьи там не бывал, потому что FARC, террористический наркокартель, контролировал буквально все регионы страны. FARC тут до сих пор альтернатива правительству, особенно на юге. Но север и центр почистили, так что Даниэль и Алекс едут на уикенд на фазенду и зовут нас с собой.
— Нам через три дня надо уехать из страны, а это еще 800 км, — неуверенно переглядываемся мы с Ромой. Колумбийскую визу нам в итоге выдали только на две недели.
— Там есть бассейн. — Усмехается Даниэль.
— Большой бассейн. — Подхватывает Алекс.
Это решающий аргумент.
На четвертом часу ожидания и к вящему разочарованию мента белый фольксваген-жук дает задний ход и тормозит около нас. Водитель — парень из интеллигентной колумбийской семьи, пассажир — его испанская подружка. Даниэль и Алекс молоды, симпатичны, обеспечены и позитивны. Парочка едет в имение родителей парня. Из разговора мы узнаем, что все 90-е годы никто из его семьи там не бывал, потому что FARC, террористический наркокартель, контролировал буквально все регионы страны. FARC тут до сих пор альтернатива правительству, особенно на юге. Но север и центр почистили, так что Даниэль и Алекс едут на уикенд на фазенду и зовут нас с собой.
— Нам через три дня надо уехать из страны, а это еще 800 км, — неуверенно переглядываемся мы с Ромой. Колумбийскую визу нам в итоге выдали только на две недели.
— Там есть бассейн. — Усмехается Даниэль.
— Большой бассейн. — Подхватывает Алекс.
Это решающий аргумент.
Помимо обещанного бассейна, за высоким зеленым забором на территории имения обнаружатся две собаки, два дома и запущенный сад с полуразрушенными беседками. Кусты тут высотой мне по пояс, они все в крупных желтых цветах, а над ними — целое дерево, увешанное желтыми грейпфрутами. Дерево огромное, ему лет триста. Сколько лет пальмам, я знаю точно — 22 года. Именно столько лет назад три брата решили построить себе загородную резиденцию. Скромное обаяние буржуазии очень приятно после недель, проведенных на трассе.
Осмотрев поместье и кинув вещи в выделенной нам с Ромой комнате, мы идем плавать. Нежась в теплой водичке, я вдруг слышу командные выкрики совсем рядом, так близко, что можно испугаться. «За забором военная база, — замечает Даниэль мою реакцию. — Ее начали строить сразу после того, как мой отец и дяди купили поместье». Представляю, какими бы словами обложили нашу праздную четверку курсанты, если бы вдруг заглянули через забор.
Осмотрев поместье и кинув вещи в выделенной нам с Ромой комнате, мы идем плавать. Нежась в теплой водичке, я вдруг слышу командные выкрики совсем рядом, так близко, что можно испугаться. «За забором военная база, — замечает Даниэль мою реакцию. — Ее начали строить сразу после того, как мой отец и дяди купили поместье». Представляю, какими бы словами обложили нашу праздную четверку курсанты, если бы вдруг заглянули через забор.
Дорога — это бесконечное кино про чужую жизнь
Несколько часов подряд мы плаваем и обсуждаем Палестино-израильский конфликт. Ребята познакомились во время учебы по обмену в Израиле, потому они со знанием дела рассуждают об этом противостоянии, замешанном на крови и гордости. Ближе к вечеру мы вылезаем из воды и идем на кухню готовить ужин.
Даниэль все время повторяет, что мы должны чувствовать себя как дома, и это приятно. На кухне я режу томаты, он делает пасту. Мы обсуждаем дорогу, как вдруг из Даниэля вырывается: «За то добро, которое мы приносим вам, нам определенно воздастся в наших путешествиях». Повисает неловкая пауза. Так бывает, когда случайно слышишь разговор, в котором обсуждают твои личные секреты. Все совершают добрые дела, чтобы нравится себе, но мало кто в такой форме признается, что просчитывает свою карму. Алекс тихонько хмыкает и переводит тему, но скромное обаяние буржуазии закончилось.
Остаток вечера проходит скомкано. Вскоре мы с Ромой идем спать под оглушительный треск сверчков и мерное гудение вентиляторов. Друг сразу засыпает, а я выхожу на улицу — побыть в одиночестве.
…Я сижу без света на бортике бассейна и пишу эту заметку. Если бы москиты кровоточили, весь ноутбук был бы в пятнах крови. Темное небо едва светится, заброшенный сад шелестит, и иногда я в испуге оборачиваюсь глянуть, что происходит у меня за плечом. Но вряд ли там может что-то быть, ведь на расстоянии вытянутой руки сидит большая черная собака. Иногда она лениво зевает, и видно, как ее слюна блестит в свете луны. Я протягиваю руку и чешу массивный загривок своей охранницы.
Уже давно за полночь, но все еще слышны выкрики военных. Так и представляю их на плацу, потеющих под слабым светом фонарей. Потом им в казармы, выдавливать прыщи на спине, рассматривать фотографии девчонок и ворочаться после отбоя. Наверное, на рингтонах у них играет Шакира, и может быть, они вспоминают четырех белых богачей, которые нежились сегодня в бассейне. Мне хочется поклясться такому случайному зрителю, что разница между ним и нами — не так уж и велика. Наше положение обычно также незавидно, как и у курсанта в неволе — только в дороге больше шансов на неожиданность.
Я убиваю последнего москита на локте и иду спать.
Даниэль все время повторяет, что мы должны чувствовать себя как дома, и это приятно. На кухне я режу томаты, он делает пасту. Мы обсуждаем дорогу, как вдруг из Даниэля вырывается: «За то добро, которое мы приносим вам, нам определенно воздастся в наших путешествиях». Повисает неловкая пауза. Так бывает, когда случайно слышишь разговор, в котором обсуждают твои личные секреты. Все совершают добрые дела, чтобы нравится себе, но мало кто в такой форме признается, что просчитывает свою карму. Алекс тихонько хмыкает и переводит тему, но скромное обаяние буржуазии закончилось.
Остаток вечера проходит скомкано. Вскоре мы с Ромой идем спать под оглушительный треск сверчков и мерное гудение вентиляторов. Друг сразу засыпает, а я выхожу на улицу — побыть в одиночестве.
…Я сижу без света на бортике бассейна и пишу эту заметку. Если бы москиты кровоточили, весь ноутбук был бы в пятнах крови. Темное небо едва светится, заброшенный сад шелестит, и иногда я в испуге оборачиваюсь глянуть, что происходит у меня за плечом. Но вряд ли там может что-то быть, ведь на расстоянии вытянутой руки сидит большая черная собака. Иногда она лениво зевает, и видно, как ее слюна блестит в свете луны. Я протягиваю руку и чешу массивный загривок своей охранницы.
Уже давно за полночь, но все еще слышны выкрики военных. Так и представляю их на плацу, потеющих под слабым светом фонарей. Потом им в казармы, выдавливать прыщи на спине, рассматривать фотографии девчонок и ворочаться после отбоя. Наверное, на рингтонах у них играет Шакира, и может быть, они вспоминают четырех белых богачей, которые нежились сегодня в бассейне. Мне хочется поклясться такому случайному зрителю, что разница между ним и нами — не так уж и велика. Наше положение обычно также незавидно, как и у курсанта в неволе — только в дороге больше шансов на неожиданность.
Я убиваю последнего москита на локте и иду спать.
Крысиные отели
Автостоп — это постоянное перемещение из грязи в князи. Ты вынужден соглашаться на любые предложения судьбы. Иногда ты уставший, грязный и злой спишь в пропахшем мочой клоповнике, иногда — в родовом имении отмокаешь в бассейне. Дорога — это бесконечное кино про чужую жизнь. Ты видишь так много людей, слышишь так много историй об их провалах и успехах, неожиданностях и закономерностях, словно раскладываешь пасьянс из чужих судеб.
Мне нравится разговаривать с водителями, рассматривать их машины, иконки и игрушки на бардачках, татуировки на руках и ботинки. Мне нравится кино за окном, все те леса, равнины, заросли, пустыни, трущобы, деревни, большие дома и маленькие люди. Мне нравится то, что мы всегда уезжаем — а все они остаются. Мы уезжаем из сотен домов, мы проезжаем сотни городов, названия которых забудем через три минуты. Мы бываем в местах, в которых больше никогда в жизни не окажемся. Мы неуловимы, а значит, неуязвимы.
Мне нравится разговаривать с водителями, рассматривать их машины, иконки и игрушки на бардачках, татуировки на руках и ботинки. Мне нравится кино за окном, все те леса, равнины, заросли, пустыни, трущобы, деревни, большие дома и маленькие люди. Мне нравится то, что мы всегда уезжаем — а все они остаются. Мы уезжаем из сотен домов, мы проезжаем сотни городов, названия которых забудем через три минуты. Мы бываем в местах, в которых больше никогда в жизни не окажемся. Мы неуловимы, а значит, неуязвимы.
В дороге время течет по-особому. Дел нет, кроме как продвигаться вперед. Не надо. Не должно, успеть, сделать, извиниться, поправить, бежать, оставить. Написать, поговорить, поздравить, высказать, залайкать, придумать, организовать. Нет дел. Нет социальных связей. Я неделями не открываю ленты социальных сетей — в параллельном мире мне сейчас нечего делать.
Когда автостоп — рутина, то еда и сон становятся главными событиями монотонных дней. Поесть подешевле и повкуснее, поспать — почище и подешевле. Эта своеобразная простота доставляет мне острое удовольствие весь последний год. Я люблю спать в странных местах, это напоминает мне то чувство, когда в детстве мастеришь себе шатер из одеяла, лампы и парочки стульев. Когда утром надо умыться в туалете аэропорта, полицейского участка, чужой квартиры, я воспринимаю это как квест. Такая маленькая миссия: найти источник воды, найти безопасное для сна места, найти самую дешевую столовку — и получить +100 к выживаемости персонажа.
Когда автостоп — рутина, то еда и сон становятся главными событиями монотонных дней. Поесть подешевле и повкуснее, поспать — почище и подешевле. Эта своеобразная простота доставляет мне острое удовольствие весь последний год. Я люблю спать в странных местах, это напоминает мне то чувство, когда в детстве мастеришь себе шатер из одеяла, лампы и парочки стульев. Когда утром надо умыться в туалете аэропорта, полицейского участка, чужой квартиры, я воспринимаю это как квест. Такая маленькая миссия: найти источник воды, найти безопасное для сна места, найти самую дешевую столовку — и получить +100 к выживаемости персонажа.
Первые хозяева таких отелей спились или эмигрировали, бросив свое детище на произвол рока
Особенно я люблю крысиные отели.
Обычно они расположены в подворотнях, на отшибах, в плохих районах. Путеводители Lonely Planet про эти места даже не подозревают, путь к ним указывают только местные жители. Причем далеко не с первого раза. Первые хозяева таких отелей спились или эмигрировали, бросив свое детище на произвол рока. Теперешний хозяин ногой давит таракана, левой рукой чешет яйца, а правой протягивает тебе ключ от комнаты.
Эти места задумывались так, чтобы их никто не любил. Эдакие дети-сироты, которые всю жизнь на социальном пособии. Об этих комнатах не думают и не вспоминают. Внутри — белые стены с бордовой кромкой, кафельный пол, кровать, вентилятор и бирюзовое полотенце. Хотя стоп, полотенце — это роскошь. Внутри — прожиточный минимум, четыре стены и матрас. Сон здесь низведен до уровня унизительной физиологической необходимости. В этих местах столько драмы, столько характера, как в женщине средних лет, чьи сыновья уже выросли, муж ушел к другой, и ей ничего не остается, кроме как смотреть телевизор и ждать смерти.
Для меня дорога — это места, где мы спим. Часто сон — лучшее, что случается за день. Это личная территория, где меня никто не может потревожить. Территория полной свободы. У нас почти нет денег, а значит, мы просим о ночлеге — и если нам говорят да, то мы проникают в чью-то личную жизнь. На одну ночь нам позволяют стать ее частью. Пусть в этот вечер мы не перекинемся с хозяином даже парой слов, место его обитания выдаст все. Я превратилась в профессионального сталкера, подсматривающего чужие истории.
Впрочем, дорога тоже заканчивается. Иногда смысл заканчивается раньше, чем движение. Тогда движение продолжается по инерции.
Обычно они расположены в подворотнях, на отшибах, в плохих районах. Путеводители Lonely Planet про эти места даже не подозревают, путь к ним указывают только местные жители. Причем далеко не с первого раза. Первые хозяева таких отелей спились или эмигрировали, бросив свое детище на произвол рока. Теперешний хозяин ногой давит таракана, левой рукой чешет яйца, а правой протягивает тебе ключ от комнаты.
Эти места задумывались так, чтобы их никто не любил. Эдакие дети-сироты, которые всю жизнь на социальном пособии. Об этих комнатах не думают и не вспоминают. Внутри — белые стены с бордовой кромкой, кафельный пол, кровать, вентилятор и бирюзовое полотенце. Хотя стоп, полотенце — это роскошь. Внутри — прожиточный минимум, четыре стены и матрас. Сон здесь низведен до уровня унизительной физиологической необходимости. В этих местах столько драмы, столько характера, как в женщине средних лет, чьи сыновья уже выросли, муж ушел к другой, и ей ничего не остается, кроме как смотреть телевизор и ждать смерти.
Для меня дорога — это места, где мы спим. Часто сон — лучшее, что случается за день. Это личная территория, где меня никто не может потревожить. Территория полной свободы. У нас почти нет денег, а значит, мы просим о ночлеге — и если нам говорят да, то мы проникают в чью-то личную жизнь. На одну ночь нам позволяют стать ее частью. Пусть в этот вечер мы не перекинемся с хозяином даже парой слов, место его обитания выдаст все. Я превратилась в профессионального сталкера, подсматривающего чужие истории.
Впрочем, дорога тоже заканчивается. Иногда смысл заканчивается раньше, чем движение. Тогда движение продолжается по инерции.
Это произошло со мной в отеле El Refugio в центре Эквадора, $ 5 за ночь. В такие гостиницы обычно заезжаешь с наступлением темноты, когда времени на выбор не остается — наши рюкзаки в здешних местах вызывают интереса больше, чем одноногие карлики с розовыми волосами.
Этот мотель построен так — сначала гараж, потом кровать и душ в четырех зеленых стенах. Пешеходы здесь редкость. Постояльцы на целую ночь — тоже. Работает все просто и гениально — в гараж заезжает машина, ворота закрываются, люди заходят в комнату и раздеваются. Персонал приносит постояльцам пиво, полотенце и мыло, затем забирает плату. Сразу после секса гости уезжают. Судя по таймеру видеопроигрывателя, — в тот вечер мы с Ромой пытались посмотреть «Жизнь Адель», — наши соседи справились за полчаса. Адель еще даже не познакомилась со своей синеволосой подругой.
Этот мотель построен так — сначала гараж, потом кровать и душ в четырех зеленых стенах. Пешеходы здесь редкость. Постояльцы на целую ночь — тоже. Работает все просто и гениально — в гараж заезжает машина, ворота закрываются, люди заходят в комнату и раздеваются. Персонал приносит постояльцам пиво, полотенце и мыло, затем забирает плату. Сразу после секса гости уезжают. Судя по таймеру видеопроигрывателя, — в тот вечер мы с Ромой пытались посмотреть «Жизнь Адель», — наши соседи справились за полчаса. Адель еще даже не познакомилась со своей синеволосой подругой.
Карточка памяти в моей голове переполнена
Нам, двум диковинным пешеходам, волоокая подруга хозяина принесла зеленых мандаринов. Я попыталась отблагодарить ее своей дежурной речью про «красивый Эквадор», но никакого энтузиазма у женщины это не вызвало. Потом мы сходили поужинать в ресторан для дальнобойщиков около трассы. Пока мы ждали курицу с рисом, я рассматривала официантку. Она гордо расхаживала по сельскому ресторану в макияже и мини-юбке, отчаянно строя глазки всем живым существам. Девушка явно жила в ожидании чего-то большего, с надеждой провожая взглядом любого незнакомца.
Умываясь в отеле перед сном, я вдруг понимаю, почему мне не хотелось ужинать и совершенно не хочется думать о ближайшем будущем. В отличие от официантки из ресторана, я больше ничего не жду от завтрашнего дня. Карточка памяти в моей голове переполнена, уже начались повторы и дежа-вю, вырабатываются схемы поведения и типичные реакции. Люди, ночевки, еда, повороты дороги — все изучено в деталях. Для меня дорога закончилась. Осталось географическое расстояние, которое надо преодолеть для того, чтобы завершить кругосветное путешествие.
Я засыпаю, просыпаюсь, расталкиваю Рому. Мы по очереди моемся под тонкой струйкой душа и выходим во влажное утро гремящего жизнью Эквадора — деревня еще спит, никого нет. Только птицы поют. Трасса пока пуста. День обещает быть долгим. Дальше на юг — еще половина Южной Америки.
Умываясь в отеле перед сном, я вдруг понимаю, почему мне не хотелось ужинать и совершенно не хочется думать о ближайшем будущем. В отличие от официантки из ресторана, я больше ничего не жду от завтрашнего дня. Карточка памяти в моей голове переполнена, уже начались повторы и дежа-вю, вырабатываются схемы поведения и типичные реакции. Люди, ночевки, еда, повороты дороги — все изучено в деталях. Для меня дорога закончилась. Осталось географическое расстояние, которое надо преодолеть для того, чтобы завершить кругосветное путешествие.
Я засыпаю, просыпаюсь, расталкиваю Рому. Мы по очереди моемся под тонкой струйкой душа и выходим во влажное утро гремящего жизнью Эквадора — деревня еще спит, никого нет. Только птицы поют. Трасса пока пуста. День обещает быть долгим. Дальше на юг — еще половина Южной Америки.
Дом отдыха
Сначала начался дождь. Появились москиты, пропал сон. Потом отрубили электричество, а значит, умер кондиционер. Я проснулась в 6:00 от будильника. Думала поспать еще, но услышала писк очередной скотины и поняла, что не смогу. Умылась, натянула штаны и майку, на ощупь вышла из комнаты в дождь. Ступеньки такие мокрые, что я замерла с ноутбуком в руках перед спуском.
Черный дворняга Пепе начал завывать. Пришлось собрать всех четырех собак и выйти из отеля на пляж. Вдалеке рыбацкая деревушка Санта-Марианита мерцает в тусклых огнях. Все посерело, горизонт слился в одно единое небо-воду. Псы лениво побегали минут пять и повернули назад, мокрые хвосты.
Заработал генератор. Через два часа постояльцы начнут собираться на завтрак — мне пора на кухню.
Черный дворняга Пепе начал завывать. Пришлось собрать всех четырех собак и выйти из отеля на пляж. Вдалеке рыбацкая деревушка Санта-Марианита мерцает в тусклых огнях. Все посерело, горизонт слился в одно единое небо-воду. Псы лениво побегали минут пять и повернули назад, мокрые хвосты.
Заработал генератор. Через два часа постояльцы начнут собираться на завтрак — мне пора на кухню.
Последние два месяца я и Рома живем в отеле на побережье Тихого океана. Им владеет пожилая эксцентричная американка, а заправляет всем пожилая и бодрая канадка. Мы волонтеры и делаем все подряд: завтраки, ремонт, фотографии, сайты, покупки. Зато у нас есть целая своя комната с ванной и кондиционером. Дни пребывания в отеле так равномерно размазаны по календарю, что я не знаю, какой сегодня день недели.
Мы даже редко выходим за территорию отеля — особо и некуда, на пляже есть только другие гостиницы и домики американских и канадских пенсионеров. Разбросанные по песчаным холмам, они смотрят прямо на океан и пустынный пляж. На верхней границе раскатанного приливом песка растут кусты, если зайти в них и еще немножко пройти, появятся дары моря — обломки костей, бутылок, тряпок, снастей. Вечером нужно быть аккуратным и смотреть под ноги — часто океан выкидывает рыбу-шар, если наступить на нее, вечер будет окончен в больнице.
Мы даже редко выходим за территорию отеля — особо и некуда, на пляже есть только другие гостиницы и домики американских и канадских пенсионеров. Разбросанные по песчаным холмам, они смотрят прямо на океан и пустынный пляж. На верхней границе раскатанного приливом песка растут кусты, если зайти в них и еще немножко пройти, появятся дары моря — обломки костей, бутылок, тряпок, снастей. Вечером нужно быть аккуратным и смотреть под ноги — часто океан выкидывает рыбу-шар, если наступить на нее, вечер будет окончен в больнице.
Дом стал понятием чисто географическим
Отель расслабляет. Уж через две недели поездка в близлежащий городок Манта за покупками кажется приключением. О том, что мы въезжаем в город, свидетельствует резкий неприятный запах — тут проблемы с канализацией. Википедия называет Манту «лучшим городом для жизни в Эквадоре». Почему так, становится понятно ближе к центру, когда начинают появляться забегаловки Subway и торговые центры. Обычно мы заезжаем в огромной прохладный супермаркет, от которого веет простым и понятным укладом западного общества. Реже, если нужно купить нитки, шлепанцы, майку или прочую мелочевку, мы едем на уличный рынок в центре города. Здесь плевать хотели на образование, карьеру и статус любого белокожего пришельца.
Когда я еду обратно в отель после этого рынка, я снова чувствую такой драйв, как будто я три месяца просидела в Беларуси. Я постепенно засыпаю и сквозь дрему представляю, как еще несколько месяцев мы живем на улице за счет выступлений и продажи украшений из бисера — Рома в последнее время усиленно жонглирует, я не слишком старательно плету феньки. Мы будем еще долго ехать, ссориться, мириться, есть дешевую еду и спать у тех, кто согласится приютить. Как будто впереди — последний рывок, потому сейчас надо хорошенько запастись энергией и открыть в себе второе дыхание.
Хотя рывок — к чему? Последние недели в моей голове без конца крутится фраза «Выйдя из дома, никогда не вернулся» — реплика дона Руматы из великого фильма «Трудно быть богом». Все кажется, что дорога — это такая отдельная форма бытия, уловка, которая позволяет прожить сто разных жизней, пока те, кто остался «там», проживают всего одну. Оттого кажется, что дома время замерло, совсем как река моего родного города. Кажется, что там все всегда на месте.
Когда я еду обратно в отель после этого рынка, я снова чувствую такой драйв, как будто я три месяца просидела в Беларуси. Я постепенно засыпаю и сквозь дрему представляю, как еще несколько месяцев мы живем на улице за счет выступлений и продажи украшений из бисера — Рома в последнее время усиленно жонглирует, я не слишком старательно плету феньки. Мы будем еще долго ехать, ссориться, мириться, есть дешевую еду и спать у тех, кто согласится приютить. Как будто впереди — последний рывок, потому сейчас надо хорошенько запастись энергией и открыть в себе второе дыхание.
Хотя рывок — к чему? Последние недели в моей голове без конца крутится фраза «Выйдя из дома, никогда не вернулся» — реплика дона Руматы из великого фильма «Трудно быть богом». Все кажется, что дорога — это такая отдельная форма бытия, уловка, которая позволяет прожить сто разных жизней, пока те, кто остался «там», проживают всего одну. Оттого кажется, что дома время замерло, совсем как река моего родного города. Кажется, что там все всегда на месте.
Здесь, в этом пансионате, мы окружены теми, у кого осталось мало времени. Вдруг и я почувствовала — времени мало, очень мало уже сейчас. Заканчивается, подходит к концу. Все, что не успеешь сейчас — потом не случится. Нельзя вернуться домой. Из дома можно только уйти. Я уже опоздала, потому что мой родной город — это я, которой нет.
Я, рыдающая от несчастной любви на станции метро «Институт Культуры». Я, пьяная и веселая, в падении с барной стойки клуба «Граффити». Я, поступающая в Лицей БГУ, я, выпускающаяся из университета. Я, нашедшая работу своей мечты и задорно пишущая статьи. Это мамины обеды, ночной троллейбус из кинотеатра «Ракета», два раза в день пешком через железнодорожный вокзал. Все это — кратчайший путь к дому. Все это было просто и знакомо. Но так больше не будет — потому что нет той меня. Непонятно, что же называть «своим». Дом стал понятием чисто географическим.
Иногда я боюсь, что все забуду. Иногда мне кажется, что стоит закрыть глаза — и я все вспомню. Но точно настанет день, когда все перестанет быть важным. В любом случае, мы всегда немного опоздали. Поэтому приходится начинать с любого места.
Я, рыдающая от несчастной любви на станции метро «Институт Культуры». Я, пьяная и веселая, в падении с барной стойки клуба «Граффити». Я, поступающая в Лицей БГУ, я, выпускающаяся из университета. Я, нашедшая работу своей мечты и задорно пишущая статьи. Это мамины обеды, ночной троллейбус из кинотеатра «Ракета», два раза в день пешком через железнодорожный вокзал. Все это — кратчайший путь к дому. Все это было просто и знакомо. Но так больше не будет — потому что нет той меня. Непонятно, что же называть «своим». Дом стал понятием чисто географическим.
Иногда я боюсь, что все забуду. Иногда мне кажется, что стоит закрыть глаза — и я все вспомню. Но точно настанет день, когда все перестанет быть важным. В любом случае, мы всегда немного опоздали. Поэтому приходится начинать с любого места.
Жизнь других
Во время долгой дороги весь твой дом концентрируется в одной точке, и она не вовне, но глубоко внутри тебя.
Сегодня мы проснулись в комнате, где царит настоящий холостяцкий бардак. Мы уже на юге Эквадора, в городе Риобамба, наша следующая цель — Перу. Тут значительно холоднее, и я кутаюсь в одеяло, утром стуча по клавиатуре. Кроме кровати, в комнате есть еще куча вещей: скалолазные обвязки, спальники, фляги, куртки, булавы, ботинки — все для походной жизни. Хозяина комнаты, а заодно и ресторанчика под ней, зовут Ольге. Это единственный известный нам человек в этом городе.
Мы познакомились, когда Ольге с компанией друзей приезжал погреть кости из Риобамбы на побережье в отель, где мы волонтерили. Мы с Ромой так себе говорим по-испански, Ольге вообще не говорит по-английски. Но он мастерски жонглирует, поскольку несколько лет колесил по Латинской Америке, зарабатывая себе на жизнь выступлениями на светофорах. Потом он осел в Риобабме и открыл свой ресторан. Рома несколько раз брал у Ольге уроки жонглирования, общаясь на языке жестов и тела. Этого оказалось достаточно для того, чтобы два уличных пса снюхались. У меня же вызывает доверие человек, чье имя так похоже на мое.
Сегодня мы проснулись в комнате, где царит настоящий холостяцкий бардак. Мы уже на юге Эквадора, в городе Риобамба, наша следующая цель — Перу. Тут значительно холоднее, и я кутаюсь в одеяло, утром стуча по клавиатуре. Кроме кровати, в комнате есть еще куча вещей: скалолазные обвязки, спальники, фляги, куртки, булавы, ботинки — все для походной жизни. Хозяина комнаты, а заодно и ресторанчика под ней, зовут Ольге. Это единственный известный нам человек в этом городе.
Мы познакомились, когда Ольге с компанией друзей приезжал погреть кости из Риобамбы на побережье в отель, где мы волонтерили. Мы с Ромой так себе говорим по-испански, Ольге вообще не говорит по-английски. Но он мастерски жонглирует, поскольку несколько лет колесил по Латинской Америке, зарабатывая себе на жизнь выступлениями на светофорах. Потом он осел в Риобабме и открыл свой ресторан. Рома несколько раз брал у Ольге уроки жонглирования, общаясь на языке жестов и тела. Этого оказалось достаточно для того, чтобы два уличных пса снюхались. У меня же вызывает доверие человек, чье имя так похоже на мое.
Приехав в Риобамбу слишком поздно, чтобы снова идти на трассу, мы отправились к бару Ольге. Он находится в пригороде, где нет ничего, кроме двухэтажных домишек, магазинов и пары столовок, где можно съесть жирные сосиски и жареную картошку в неверном свете лампочки Ильича. Заведение Ольге здесь вне конкуренции, а если верить Lonely Planet, это еще и самое популярное место во всем городе.
Невысокий и крепкий, татуированный до синевы, Ольге сразу узнал нас. Он как будто совсем не удивлен видеть двух малознакомых чуваков с рюкзаками на своем пороге. Ольге не задает лишних вопросов и сразу говорит, что мы можем у него переночевать. Некоторое время мы втроем играем в настолки: сосредоточенно строим домик из деревяшек, пытаясь хоть так навести мосты. Но вскоре повар уходит, чтобы подготовиться к открытию. На кухне царит спартанская чистота. Уверена, Ольге хороший повар. Увы, мы не можем позволить себе что-то заказать, так что весь вечер просто играем в шахматы в уголке и наблюдаем за посетителями.
Невысокий и крепкий, татуированный до синевы, Ольге сразу узнал нас. Он как будто совсем не удивлен видеть двух малознакомых чуваков с рюкзаками на своем пороге. Ольге не задает лишних вопросов и сразу говорит, что мы можем у него переночевать. Некоторое время мы втроем играем в настолки: сосредоточенно строим домик из деревяшек, пытаясь хоть так навести мосты. Но вскоре повар уходит, чтобы подготовиться к открытию. На кухне царит спартанская чистота. Уверена, Ольге хороший повар. Увы, мы не можем позволить себе что-то заказать, так что весь вечер просто играем в шахматы в уголке и наблюдаем за посетителями.
Ольге не задает лишних вопросов и сразу говорит, что мы можем у него переночевать
Каждый раз в Латинской Америке я удивляюсь тому, что приятные и современные люди живут в местах, про которые я даже не подозревала после школьных уроков географии. Это растерянность европоцентриста, который привык, что мир есть только в границах его знания. А здесь, в горах Эквадора, в городе с населением 150 тысяч человек, про который даже нету статьи в русскоязычной Википедии, так вот, здесь зал ресторана будним вечером наполнен людьми, которых приятно рассматривать. Здесь, как и в моем родном городе, играют в настолки, едят суши, пьют пиво и рассматривают подборку старых зинов.
Когда помещение заполняется людьми, мы освобождаем столик и поднимаемся на второй этаж. Низкая мансарда захламлена не одним поколением людей. С трудом прочистив путь к лежбищу, Ольге выдает нам несколько синтетических одеял с тиграми, объясняет, как закрыть окно, и исчезает на лестнице, возвращаясь к своей реализованной мечте.
В комнате холодно и пахнет зимним Шанхаем. Такая комната — лучшее доказательство того, что ты разговариваешь с человеком на одном языке, пусть даже вы не понимаете друг друга. В ней так много личного, что пустить сюда мог только тот, кто сам был шпионом чужих жизней и перестал так сильно беспокоиться за свое «я».
Когда помещение заполняется людьми, мы освобождаем столик и поднимаемся на второй этаж. Низкая мансарда захламлена не одним поколением людей. С трудом прочистив путь к лежбищу, Ольге выдает нам несколько синтетических одеял с тиграми, объясняет, как закрыть окно, и исчезает на лестнице, возвращаясь к своей реализованной мечте.
В комнате холодно и пахнет зимним Шанхаем. Такая комната — лучшее доказательство того, что ты разговариваешь с человеком на одном языке, пусть даже вы не понимаете друг друга. В ней так много личного, что пустить сюда мог только тот, кто сам был шпионом чужих жизней и перестал так сильно беспокоиться за свое «я».