2
Город женщин
Лос-Анджелес
Город
7 июня 2013, Голливуд
Экран ноутбука заляпан, на нем различимы узоры отпечатков пальцев и точки от клавиатуры. Одиннадцать утра, я сижу в прачечной в четырех кварталах от дома. Жду. До окончания цикла стирки в прачечной осталось минут десять. У нас опять 35 долларов на двоих, но медлить со стиркой больше было нельзя.
Мы живем в строящемся доме. Три спальни, гараж, двор, плазма в каждой комнате. Каждый вечер мы пылесосим комнату, которую Рома штукатурит — и затем надуваем матрас. По ночам холодно, поэтому спим в обнимку. Комнату освещают яркие строительные лампы. Уставшие, мы засыпаем за три секунды и просыпаемся в девять утра, за пару минут до прихода других строителей. Единственное время, когда мы разговариваем — завтрак на ближайшей заправке.
Каждое утро я отправляюсь в Starbucks за бесплатным интернетом и начинаю искать работу. Со мной большая сумка, в которой ноутбук, куртка, косметичка и полотенце — умываться в строящемся доме пока негде. Поначалу я опасаюсь, что всем понятно, что я бездомная, но однажды я замечу пару средних лет на диванчиках около окна. Я бываю в этой кофейне то утром, то днем, то вечером, а иногда торчу сутки напролет — пара всегда там. Вытягивают из баулов свое вязание, газеты, модельки самолетов, окружают себя огрызками от яблок, упаковками из-под пиццы и пустыми стаканчиками; переваливаются через подлокотники, переругиваются или копаются в смартфонах.
Через пару дней один сильно потеющий менеджер безнадежного стартапа объяснит мне, что в каждом кофешопе Америки есть своя пара жильцов. Спят они либо в дерьмовом доме, либо в передвижном автофургоне, оттого кофейня для них — оазис. Вода, мягкие кресла, вай-фай и наплевательское отношение персонала.
Отлично их понимаю.
Мы живем в строящемся доме. Три спальни, гараж, двор, плазма в каждой комнате. Каждый вечер мы пылесосим комнату, которую Рома штукатурит — и затем надуваем матрас. По ночам холодно, поэтому спим в обнимку. Комнату освещают яркие строительные лампы. Уставшие, мы засыпаем за три секунды и просыпаемся в девять утра, за пару минут до прихода других строителей. Единственное время, когда мы разговариваем — завтрак на ближайшей заправке.
Каждое утро я отправляюсь в Starbucks за бесплатным интернетом и начинаю искать работу. Со мной большая сумка, в которой ноутбук, куртка, косметичка и полотенце — умываться в строящемся доме пока негде. Поначалу я опасаюсь, что всем понятно, что я бездомная, но однажды я замечу пару средних лет на диванчиках около окна. Я бываю в этой кофейне то утром, то днем, то вечером, а иногда торчу сутки напролет — пара всегда там. Вытягивают из баулов свое вязание, газеты, модельки самолетов, окружают себя огрызками от яблок, упаковками из-под пиццы и пустыми стаканчиками; переваливаются через подлокотники, переругиваются или копаются в смартфонах.
Через пару дней один сильно потеющий менеджер безнадежного стартапа объяснит мне, что в каждом кофешопе Америки есть своя пара жильцов. Спят они либо в дерьмовом доме, либо в передвижном автофургоне, оттого кофейня для них — оазис. Вода, мягкие кресла, вай-фай и наплевательское отношение персонала.
Отлично их понимаю.
У нас опять осталось 35 долларов на двоих
Мы прилетели в Лос-Анджелес 10 дней назад. Здесь есть друг Сеня, который уже год оттирает засохшие макароны с тарелок во вьетнамской забегаловке и изредка снимает — он оператор. А больше и нет никого. Первое время Лос-Анджелес меня завораживает, я все время как будто смотрю кинофильм про собственную жизнь. Совсем не потому, что реальность тут такая глянцевая и гламурная, скорее наоборот. Просто в каждом вонючем курятнике я готова признать сцену действия книжки Буковски, а в особняке с огромной частной территорией — место съемок фильма «Сансет-бульвар».
Иллюзии всегда придавали мне сил, потому я с энтузиазмом ищу здесь работу. Я обзваниваю конторы и рассылаю резюме, не чуя пока подвоха в том, что до любого места встречи мне добираться два часа на автобусах. Я езжу к армянам, говорящим на английском, и к армянам, английского не знающего вовсе. Ко мне приезжают армяне, которые ищут девушек-фотографов на вечеринки, я езжу к армянам, которые ищут сиделок. Часто я слышу: «Как! Вы не говорите по-армянски? Какая жалость, вы нам совершенно не подходите!».
Иллюзии всегда придавали мне сил, потому я с энтузиазмом ищу здесь работу. Я обзваниваю конторы и рассылаю резюме, не чуя пока подвоха в том, что до любого места встречи мне добираться два часа на автобусах. Я езжу к армянам, говорящим на английском, и к армянам, английского не знающего вовсе. Ко мне приезжают армяне, которые ищут девушек-фотографов на вечеринки, я езжу к армянам, которые ищут сиделок. Часто я слышу: «Как! Вы не говорите по-армянски? Какая жалость, вы нам совершенно не подходите!».
Маленькая фабрика эндорфинов в голове все работает и работает, и я ощущаю себя, как те эмигранты, которые причаливали на остров Эллис в Нью-Йорке. Да, не все получается, но это не повод падать духом, it's gonna be alright. Каждый раз, когда все-таки ощущаю себя на самом дне жизни, я заглядываю через плечо мексиканским эмигрантам, моим неизменным коллегам по коворкингу в Starbucks. На их экранах я вижу открытый браузер Internet Explorer. Прикидываю, что с точки зрения эволюции у меня больше шансов, и успокаиваюсь.
Пока Рома впахивает на стройке, а я ищу и не нахожу работу, меня не покидает мысль о том, что мое временное безделье откладывает осуществление нашей маленькой «американской мечты» — купить машину и проехать на ней через Штаты. Мне все кажется, что это очень просто, и скоро мы, вольные, будем мчать через настоящую Америку и жмуриться от заходящего солнца. Мое сердце будет биться в такт поворотам дороги, и иногда я буду лениво трепать волосы водителя.
На самом деле, нам понадобится три месяца.
Пока Рома впахивает на стройке, а я ищу и не нахожу работу, меня не покидает мысль о том, что мое временное безделье откладывает осуществление нашей маленькой «американской мечты» — купить машину и проехать на ней через Штаты. Мне все кажется, что это очень просто, и скоро мы, вольные, будем мчать через настоящую Америку и жмуриться от заходящего солнца. Мое сердце будет биться в такт поворотам дороги, и иногда я буду лениво трепать волосы водителя.
На самом деле, нам понадобится три месяца.
Моя самая отчетливая фантазия того периода – снять комнату в мотеле, упасть на прохладные простыни, и отрубиться
За две недели вынужденного безделья я пойму одно — Лос-Анджелес совершенно точно город ебнутых. Его солнце пригрело слишком много патологий, деформаций, инопланетных форм жизни. И миллионеров, и бездомных сюда манит оно одно. Потому тут высокая концентрация киностудий, центров пластической хирургии и нестареющих людей, а также около 11 тысяч бомжей. East LA считается самым криминогенным и опасным районом в США.
Это все я прочитаю в Википедии уже после того, как однажды съезжу погулять в местечко с заманчивым названием Fashion district. Я буду долго крутится по району в поисках модных бутиков, но встречаться мне будут только крупные мексиканцы в маленьких китайских магазинах. Асфальт плавится, и улицы забиты народом. Увидев пустынный квартал складов, я обрадованно устремлюсь туда. Реальность в меня не вмещается, норовит вывалиться сырыми кусками прямо на асфальт. Я присяду передохнуть в пустынном переулке. Через пять минут ко мне подойдет улыбчивый старый негр без трех передних зубов:
— Hi!
— Hi.
— Oh, u're so cute! Are u looking for a date?
— No, I'm just sitting here.
— Beauty, I'm available, I'm single. I will take care of you.
— Ok, I will know.
— Thank u, sweetie, thank u! Bye-bye, have a good one!
Отряхнувшись, пойду дальше. Еще через квартал веселые золотозубые денди в оранжевых смокингах сменятся женщинами-медузами, которые ширяются прямо на улице и здорово воняют. Вот парниша в портаках с лицом, изъеденным болезнью, название которой я не хочу знать, строит мне глазки и манит пальчиком. Вот чернокожая в порванной на жопе юбке и с зонтиком в руках вдруг начинает орать, устремляясь ко мне. Я ничего не понимаю в ее речи, но инстинктивно ускоряю шаг. Вдруг четко ощущаю, что быть белой молодой девушкой иногда так себе преимущество. Так быстро я не ходила никогда в жизни.
Эти две недели горячего июня были странным периодом шатаний по худшему на планете городу для пешеходов. Чтобы сидеть в кафе, нужны деньги, чтобы там не сидеть — нужен дом. Ни денег, ни дома у меня нет. Моя самая отчетливая фантазия того периода — снять комнату в мотеле, упасть на прохладные простыни и отрубиться.
Мои молитвы будут услышаны местными золотыми тельцами своеобразно. Через пару дней Рому с работы выгонят, зато меня наймут ровно в тот же час. И совсем скоро у нас появится дом.
Это все я прочитаю в Википедии уже после того, как однажды съезжу погулять в местечко с заманчивым названием Fashion district. Я буду долго крутится по району в поисках модных бутиков, но встречаться мне будут только крупные мексиканцы в маленьких китайских магазинах. Асфальт плавится, и улицы забиты народом. Увидев пустынный квартал складов, я обрадованно устремлюсь туда. Реальность в меня не вмещается, норовит вывалиться сырыми кусками прямо на асфальт. Я присяду передохнуть в пустынном переулке. Через пять минут ко мне подойдет улыбчивый старый негр без трех передних зубов:
— Hi!
— Hi.
— Oh, u're so cute! Are u looking for a date?
— No, I'm just sitting here.
— Beauty, I'm available, I'm single. I will take care of you.
— Ok, I will know.
— Thank u, sweetie, thank u! Bye-bye, have a good one!
Отряхнувшись, пойду дальше. Еще через квартал веселые золотозубые денди в оранжевых смокингах сменятся женщинами-медузами, которые ширяются прямо на улице и здорово воняют. Вот парниша в портаках с лицом, изъеденным болезнью, название которой я не хочу знать, строит мне глазки и манит пальчиком. Вот чернокожая в порванной на жопе юбке и с зонтиком в руках вдруг начинает орать, устремляясь ко мне. Я ничего не понимаю в ее речи, но инстинктивно ускоряю шаг. Вдруг четко ощущаю, что быть белой молодой девушкой иногда так себе преимущество. Так быстро я не ходила никогда в жизни.
Эти две недели горячего июня были странным периодом шатаний по худшему на планете городу для пешеходов. Чтобы сидеть в кафе, нужны деньги, чтобы там не сидеть — нужен дом. Ни денег, ни дома у меня нет. Моя самая отчетливая фантазия того периода — снять комнату в мотеле, упасть на прохладные простыни и отрубиться.
Мои молитвы будут услышаны местными золотыми тельцами своеобразно. Через пару дней Рому с работы выгонят, зато меня наймут ровно в тот же час. И совсем скоро у нас появится дом.
Женщины
25 июня 2013, Беверли Хиллз
Мне 23, и я жалею о том, что у меня нет знакомых взрослых женщин. Мой опыт общения с собственным полом — это ровесницы и мама. Мне же хочется удивляться чужой мудрости и кем-нибудь восхищаться. К концу этого лета я горько пожалею о своем желании.
Всё началось с того, что я стала торговать травкой.
Однажды на Craiglist я обнаружила объявление о найме русскоговорящих работников в аптеку. На деле оказалось, что это «зеленая аптека» — та, в которой можно легально купить шишки, гаш и иные вариации марихуаны. Заметив мой шок, наниматель, русский паренек Иван, пояснил, что все окей: в четырех штатах США марихуана полностью легализована, а еще в восемнадцати доступна по рекомендации врача. Понятие «медицинские показания» очень растяжимое: в Калифорнии марихуану при наличии соответствующей справки может купить каждый. Такой документ можно сделать в сотнях полулегальных контор, обойдется он меньше чем в $ 100. Показанием к применению считается даже тяжкий ПМС, что я и выбрала себе в качестве симптома на приеме в одной из таких клиник. Ясное дело, это никто не проверял. Всего за час я сделала себе документ, который по калифорнийским законам позволял мне покупать и хранить до одной унции зелья. Наличие такой справки было единственным условием найма на работу.
Всё началось с того, что я стала торговать травкой.
Однажды на Craiglist я обнаружила объявление о найме русскоговорящих работников в аптеку. На деле оказалось, что это «зеленая аптека» — та, в которой можно легально купить шишки, гаш и иные вариации марихуаны. Заметив мой шок, наниматель, русский паренек Иван, пояснил, что все окей: в четырех штатах США марихуана полностью легализована, а еще в восемнадцати доступна по рекомендации врача. Понятие «медицинские показания» очень растяжимое: в Калифорнии марихуану при наличии соответствующей справки может купить каждый. Такой документ можно сделать в сотнях полулегальных контор, обойдется он меньше чем в $ 100. Показанием к применению считается даже тяжкий ПМС, что я и выбрала себе в качестве симптома на приеме в одной из таких клиник. Ясное дело, это никто не проверял. Всего за час я сделала себе документ, который по калифорнийским законам позволял мне покупать и хранить до одной унции зелья. Наличие такой справки было единственным условием найма на работу.
Всё началось с того, что я стала торговать травкой
Моя аптека находится в мексиканском гетто района North Hollywood. Здесь мягкие фиолетовые диваны, приятная музыка и только русскоговорящие работники. Со мной в команде — три девушки. В первые дни я с энтузиазмом воспринимаю информацию о видах травки и вспоминаю простые дроби для подсчета товара и цен, радостно думая, что это работа мечты. Иногда я целыми днями кручу косяки, иногда развешиваю гашиш — тогда подсобка наполняется запахом луга в солнечный день.
Но дела у аптеки идут не очень, клиентов не бывает часами, потому вдруг я обнаруживаю себя в царстве женских сплетен. Так что я часами выслушиваю от коллег примерно следующее: «Ну ничего, ничего, пациенты идут, слава богу. Такие вкусные печеньки, не могу остановиться. Но вот эти негры… Я не расистка ни в коем случае. А, ты путешествуешь? Ну да, это прикольно. Вот у меня тетя в Сочи, я любила к ней ездить. Слушай, купила картину, но она какая-то темная! А так долго искала, но они то большие, то маленькие. Блин, представляешь, я в этом году ни разу в море не купалась, хотя два купальника купила».
Усталость от лишней информации просто колоссальная. Обливаясь потом, я выслушиваю истории о доме, мужиках, документах и нарядах. Перерыв — пришли клиенты. Затем опять дом, мужики, документы и морковные кексы, без которых утро не утро. Я обсуждаю, где лучшая гречка, как босс относится к опозданиям, и рассказываю, как там в Таиланде.
Беда в том, что женский коллектив предполагает солидарность и эмпатию. Это значит, что все нервные окончания напряжены всю рабочую смену, 10−12 часов в день. Я выхожу в душную громкую ночь, выжатая, как лимон, как губка без пены. Я мечтаю о судьбе глубоководной рыбы, о холодной бездне и немой глубине. Впервые в жизни я слышу больше историй, чем хотела бы знать.
Но дела у аптеки идут не очень, клиентов не бывает часами, потому вдруг я обнаруживаю себя в царстве женских сплетен. Так что я часами выслушиваю от коллег примерно следующее: «Ну ничего, ничего, пациенты идут, слава богу. Такие вкусные печеньки, не могу остановиться. Но вот эти негры… Я не расистка ни в коем случае. А, ты путешествуешь? Ну да, это прикольно. Вот у меня тетя в Сочи, я любила к ней ездить. Слушай, купила картину, но она какая-то темная! А так долго искала, но они то большие, то маленькие. Блин, представляешь, я в этом году ни разу в море не купалась, хотя два купальника купила».
Усталость от лишней информации просто колоссальная. Обливаясь потом, я выслушиваю истории о доме, мужиках, документах и нарядах. Перерыв — пришли клиенты. Затем опять дом, мужики, документы и морковные кексы, без которых утро не утро. Я обсуждаю, где лучшая гречка, как босс относится к опозданиям, и рассказываю, как там в Таиланде.
Беда в том, что женский коллектив предполагает солидарность и эмпатию. Это значит, что все нервные окончания напряжены всю рабочую смену, 10−12 часов в день. Я выхожу в душную громкую ночь, выжатая, как лимон, как губка без пены. Я мечтаю о судьбе глубоководной рыбы, о холодной бездне и немой глубине. Впервые в жизни я слышу больше историй, чем хотела бы знать.
Впервые в жизни я слышу больше историй, чем хотела бы знать
…Женщины, женщины, женщины. Эти три летних месяца они меня окружают, их слишком много, они всегда рядом, со своим безумием, одиночеством, мужиками, кокаином, работами и прогорклым арахисовым маслом. От каждой второй, если не первой, я слышу историю изнасилования. Рассказывают их просто, и это страшно. Страшно то, что оно случается так запросто, такая нормальная веха эмигрантского быта. Я никак не могу к этому привыкнуть.
Иногда я убираю у жены моего босса. Ей 40, ему 25, в молодости она была задиристая секс-бомба. Сейчас она призраком бродит по огромной полутемной комнате в кондоминиуме на окраине города, повсюду роняя пепел и без конца поправляя все предметы интерьера. Она показывает мне тяжелую индийскую мебель, китайские гарнитуры, фонтанчики и пальмы. Здесь всего слишком много, но она никак не может остановиться. Потому делает чуть тише канал происшествий «24/7» в телевизоре, который всегда включен, и берет в руки очередной каталог товаров.
Иногда я убираю у жены моего босса. Ей 40, ему 25, в молодости она была задиристая секс-бомба. Сейчас она призраком бродит по огромной полутемной комнате в кондоминиуме на окраине города, повсюду роняя пепел и без конца поправляя все предметы интерьера. Она показывает мне тяжелую индийскую мебель, китайские гарнитуры, фонтанчики и пальмы. Здесь всего слишком много, но она никак не может остановиться. Потому делает чуть тише канал происшествий «24/7» в телевизоре, который всегда включен, и берет в руки очередной каталог товаров.
Я объедаюсь виноградом и слушаю истории, это часть моей работы. Большинство — не в первый раз. Про родителей, которые переехали сюда во времена союза по «еврейской линии». Про отца, талантливого доктора и редкую сволочь. Про первое изнасилование, про «приличную» работу за 8 баксов в час, которая так изматывает, что приватные танцы кажутся счастливым избавлением. Про мужиков и мудаков, что в ее жизни одно и то же. В ее историях много боли и грязи, они с самого начала не предвещают ничего хорошего — и всегда заканчиваются плохо.
В Лос-Анджелес со мной часто случается так, что внезапная деталь в разговоре вынуждает выйти из внутреннего ботанического сада и прямо взглянуть на неприглядную иммигрантскую реальность. Когда борьба не заканчивается победой, за доверие платят подлостью, любовь не находится, чуда не случается и лучше не становится. Сердце устает работать на разрыв и уходит на пенсию, просто не давая умереть раньше срока. В остатке — только одиночество, включенный телевизор и злое солнце самого фальшивого города Америки.
В Лос-Анджелес со мной часто случается так, что внезапная деталь в разговоре вынуждает выйти из внутреннего ботанического сада и прямо взглянуть на неприглядную иммигрантскую реальность. Когда борьба не заканчивается победой, за доверие платят подлостью, любовь не находится, чуда не случается и лучше не становится. Сердце устает работать на разрыв и уходит на пенсию, просто не давая умереть раньше срока. В остатке — только одиночество, включенный телевизор и злое солнце самого фальшивого города Америки.
В остатке — только одиночество, включенный телевизор и злое солнце самого фальшивого города Америки
После работы я возвращаюсь домой.
В конце июня нам с Ромой стало негде жить. Мы уже готовились идти ночевать в парк, как нас подобрали с улицы три русскоговорящие женщины разной судьбы. Вдруг мы, потные бродяги, оказываемся окружены материнской заботой. Наши подруги кормят нас салатами и поят вином, тусуют по квартирам и помогают со всем — от таблеток до водительских прав. Я езжу на йогу, на шопинг, в синагогу. Я получаю одежду, велосипеды, внимание. Мы с Ромой, словно дети-переростки, счастливо залетели в это пустое гнездо.
На несколько недель у нас появится своя комната в одном из самых фешенебельных районов Лос-Анджелеса. Из окна я вижу пальмы, бассейны и кондоминиумы. Здесь очень тихо, и машины стоят в гаражах. Я, полумертвая, неживая, возвращаюсь с работы, где платят $ 10 в час как предел мечтаний, и иду писать в унитаз с четырьмя режимами работы. Потом падаю на кровать в квартире за три штуки баксов в месяц — это больше, чем-то, что мы можем заработать вдвоем.
В конце июня нам с Ромой стало негде жить. Мы уже готовились идти ночевать в парк, как нас подобрали с улицы три русскоговорящие женщины разной судьбы. Вдруг мы, потные бродяги, оказываемся окружены материнской заботой. Наши подруги кормят нас салатами и поят вином, тусуют по квартирам и помогают со всем — от таблеток до водительских прав. Я езжу на йогу, на шопинг, в синагогу. Я получаю одежду, велосипеды, внимание. Мы с Ромой, словно дети-переростки, счастливо залетели в это пустое гнездо.
На несколько недель у нас появится своя комната в одном из самых фешенебельных районов Лос-Анджелеса. Из окна я вижу пальмы, бассейны и кондоминиумы. Здесь очень тихо, и машины стоят в гаражах. Я, полумертвая, неживая, возвращаюсь с работы, где платят $ 10 в час как предел мечтаний, и иду писать в унитаз с четырьмя режимами работы. Потом падаю на кровать в квартире за три штуки баксов в месяц — это больше, чем-то, что мы можем заработать вдвоем.
В нашем доме даже есть бассейн, около него постоянно тусуются жильцы. Я иногда выхожу туда позагорать и отвлечься от эмигрантского быта. «Бухарский, — на русском однажды представляется мне седовласый мужчина с идеальным загаром и в красных плавках. — Моя мама родом из Ташкента». Я понимающе киваю. В Лос-Анджелесе все откуда-то родом, здесь у американца обязан быть акцент и история выживания. В нашем доме все были по ту сторону добра и зла — и именно потому удивительным образом сделали вывод, что нужно помогать.
Мы все время переезжаем и за два месяца сменим четыре квартиры. В каждом из этих мест все время происходит жизнь, параллельная нашей. Каждое место предлагает очень мало тишины и требует очень много реакции.
Мы все время переезжаем и за два месяца сменим четыре квартиры. В каждом из этих мест все время происходит жизнь, параллельная нашей. Каждое место предлагает очень мало тишины и требует очень много реакции.
В Лос-Анджелесе все откуда-то родом, здесь у американца обязан быть акцент и история выживания.
Последняя наша берлога была под стать хозяйке, которая ничего не выкидывала и вела преимущественно ночной образ жизни. В спальне была очень скрипучая кровать, если лежа на ней почесаться, уже шумно. Рядом на столике, среди банановой кожуры и использованных салфеток, всегда красовался серебряный поднос для кокаина.
Однажды я резко проснулась посреди ночи оттого, что в мой сон ворвался голос из телеящика. С ужасом втягивая носом сигаретный дым, в первые секунды я пыталась понять, где я и что происходит, почему кто-то на дрянном итальянском с русским акцентом тянет песню и бурлит голосом, как тетерев на токе. Были слышны смех и аплодисменты. Утром выяснилось, что заходили гости — оперный певец из Москвы-царицы исполнил арию специально для соседки сверху, пиарщицы, кругленькой и не очень симпатичной, но с большими связями.
В таком состоянии недоумения и шока, когда реальность ничем не отличается от абсурда ночного кошмара, пройдут все три летних месяца.
Мы купим машину, захватим Сеню и выдвинемся в дорогу на Аляску только в середине сентября.
Однажды я резко проснулась посреди ночи оттого, что в мой сон ворвался голос из телеящика. С ужасом втягивая носом сигаретный дым, в первые секунды я пыталась понять, где я и что происходит, почему кто-то на дрянном итальянском с русским акцентом тянет песню и бурлит голосом, как тетерев на токе. Были слышны смех и аплодисменты. Утром выяснилось, что заходили гости — оперный певец из Москвы-царицы исполнил арию специально для соседки сверху, пиарщицы, кругленькой и не очень симпатичной, но с большими связями.
В таком состоянии недоумения и шока, когда реальность ничем не отличается от абсурда ночного кошмара, пройдут все три летних месяца.
Мы купим машину, захватим Сеню и выдвинемся в дорогу на Аляску только в середине сентября.
Дневник
11 сентября 2013, Эхо-парк
Ад пуст — все демоны здесь.
Последние дни мы снова живем у Сени. Я стою в ванной с голубой кафельной плиткой. У меня загорелые руки и налысо обрита голова — завтра мы уезжаем из Лос-Анджелеса. Это побег-в-побеге, это бунт против трудовой системы и «американской мечты».
Я смотрю в зеркало и все никак не могу соотнести изображение с голосом внутри меня. Внешне я вроде держусь, у меня есть тело, глаза, голова, рот, ноги, грудь, четко очерченные ступни. Внутри меня нет, я медуза. Я состою из обрывков историй, которые мне рассказывают чужие люди. Все, все подсовывает мне истории — пальмы, витрины, прохожие, соседи, коллеги. Ночь говорит тысячами голосов.
Я не могу понять, где я начинаюсь и где заканчиваюсь, я не могу сконцентрироваться, я не могу даже понять, сыта я или нет, довольна я или нет. Все, что я чувствую — я устала. Я даже не уверена, что так было не всегда, что на самом деле я есть, что когда-то я знала, что я чувствую. Кажется, я смотрю из толщины скафандра, за которым нужно ухаживать. Главное однажды его где-нибудь не забыть.
Ад пуст — все демоны здесь.
Последние дни мы снова живем у Сени. Я стою в ванной с голубой кафельной плиткой. У меня загорелые руки и налысо обрита голова — завтра мы уезжаем из Лос-Анджелеса. Это побег-в-побеге, это бунт против трудовой системы и «американской мечты».
Я смотрю в зеркало и все никак не могу соотнести изображение с голосом внутри меня. Внешне я вроде держусь, у меня есть тело, глаза, голова, рот, ноги, грудь, четко очерченные ступни. Внутри меня нет, я медуза. Я состою из обрывков историй, которые мне рассказывают чужие люди. Все, все подсовывает мне истории — пальмы, витрины, прохожие, соседи, коллеги. Ночь говорит тысячами голосов.
Я не могу понять, где я начинаюсь и где заканчиваюсь, я не могу сконцентрироваться, я не могу даже понять, сыта я или нет, довольна я или нет. Все, что я чувствую — я устала. Я даже не уверена, что так было не всегда, что на самом деле я есть, что когда-то я знала, что я чувствую. Кажется, я смотрю из толщины скафандра, за которым нужно ухаживать. Главное однажды его где-нибудь не забыть.
В мой последний рабочий день коллеги по марихуана-шопу устроили мне отличный сюрприз. Во время прощания они включили мультик про «Бременских музыкантов» и на словах «Нам любые дороги дороги» вручили мне GPS-навигатор. Я дико обрадовалась, это был очень важный и нужный подарок. Крепко всех обняв, с легким сердцем я уехала в закат. Через несколько месяцев я узнала, что магазин закрылся — по слухам, мой босс обманул своего партнера на несколько сотен тысяч долларов и ударился в бега. Таковы особенности русского бизнеса в США.