4
Фобос и эрос
Нью-Йорк
Кофейня
24 декабря 2013
Мы поселились в Мидвуде — хасидском гетто в центре Бруклина. Это очень специфическое место, странная смесь культур. Первые несколько дней у меня ушло на то, чтобы разобраться в местных порядках. «Я сама тоже из Израиля», — по-русски представляется продавщица в продуктовом рядом с нашим домом. Здесь много магазинов, в которых продается квашеная капуста в больших чанах, пряники по два доллара за пачку, и где потеющие, как на спидах, американцы покупают сосиски.
Но в основном здесь живут евреи-хасиды. По району развешаны рекламы париков («всего $ 395 со скидкой») и афиши выступлений раввинов в стиле «Моисей — суперзвезда». В нашем подъезде стоит новогодняя елка и светильник-ханукия, а в лифт иногда вместе со мной заходят женщины в париках и черных юбках ниже колена, увешанные младенцами. Я быстро пристрастилась к хумусу и начала коллекционировать фотографии местных жителей.
Первые две недели декабря мы с Ромой приходили в себя после дороги, перемещаясь в основном между продуктовым магазином и домом. Между делом, мы замутили собственный сайт tozhemne.com, который потихоньку стали заполнять статьями о собственном бродяжническом опыте. Но вскоре стало невозможно убегать от реальности: денег у нас не было, а за комнату надо было платить. Оттягивая до последнего поиск работы, я не оставила себе выбора. Первый положительный ответ стал финальным. Пройдя собеседование с милым менеджером и небольшой тренинг, я начала по 8−10 часов в день разливать кофе бродягам и бизнесменам в двух блоках от Таймс-Сквер.
Но в основном здесь живут евреи-хасиды. По району развешаны рекламы париков («всего $ 395 со скидкой») и афиши выступлений раввинов в стиле «Моисей — суперзвезда». В нашем подъезде стоит новогодняя елка и светильник-ханукия, а в лифт иногда вместе со мной заходят женщины в париках и черных юбках ниже колена, увешанные младенцами. Я быстро пристрастилась к хумусу и начала коллекционировать фотографии местных жителей.
Первые две недели декабря мы с Ромой приходили в себя после дороги, перемещаясь в основном между продуктовым магазином и домом. Между делом, мы замутили собственный сайт tozhemne.com, который потихоньку стали заполнять статьями о собственном бродяжническом опыте. Но вскоре стало невозможно убегать от реальности: денег у нас не было, а за комнату надо было платить. Оттягивая до последнего поиск работы, я не оставила себе выбора. Первый положительный ответ стал финальным. Пройдя собеседование с милым менеджером и небольшой тренинг, я начала по 8−10 часов в день разливать кофе бродягам и бизнесменам в двух блоках от Таймс-Сквер.
Сумасшедшие и бродяги приходят в первый час после открытия и последний час до закрытия
Работать я начала за пару дней до Рождества.
— Я уже купила своей семье подарки, — рассказывает мне смуглая Ким утром в Сочельник. — Папа смотрит по телевизору шоу рестлеров, знаешь такое? Где в костюмах прыгают друг на друга. Ему и дяде я купила билеты туда, брату баскетбольные кроссовки, а маме сумки, она их любит.
— А тебе что подарят? — спрашиваю я. По моим прикидкам, на покупки Ким потратила где-то половину месячной зарплаты.
— Ничего. Я — та, кто делает подарки, — она пожимает плечами и подбирает пухлыми ручками волосы.
Я криво улыбаюсь. Только на третий день полной рабочей смены мне наконец удалось узнать, что Ким из Мексики. До этого она говорила: «из Латинской Америки», будто бы стесняясь очевидного. Хотя чего вдруг? Все мои 10 с чем-то коллег — приезжие из Латинской Америки или из глубин Америки Северной.
— Я уже купила своей семье подарки, — рассказывает мне смуглая Ким утром в Сочельник. — Папа смотрит по телевизору шоу рестлеров, знаешь такое? Где в костюмах прыгают друг на друга. Ему и дяде я купила билеты туда, брату баскетбольные кроссовки, а маме сумки, она их любит.
— А тебе что подарят? — спрашиваю я. По моим прикидкам, на покупки Ким потратила где-то половину месячной зарплаты.
— Ничего. Я — та, кто делает подарки, — она пожимает плечами и подбирает пухлыми ручками волосы.
Я криво улыбаюсь. Только на третий день полной рабочей смены мне наконец удалось узнать, что Ким из Мексики. До этого она говорила: «из Латинской Америки», будто бы стесняясь очевидного. Хотя чего вдруг? Все мои 10 с чем-то коллег — приезжие из Латинской Америки или из глубин Америки Северной.
Я не люблю кофе. Его запах ассоциируется у меня с нищебродством и потерянностью. Это тяжелое лето в Лос-Анджелесе, когда я сутками искала работу с помощью халявного интернета в Starbucks. Это дорога через великое канадское «нигде» на машине, когда кофейни были одновременно водопоем, ванной и интернет-кафе. Здесь, в Нью-Йорке, кармический круг замкнулся, и кофе для меня уже работа.
Иногда я открываю кафе в семь утра, иногда закрываю в десять вечера. Сумасшедшие и бродяги приходят в первый час после открытия и последний час до закрытия. Они берут самый дешевый кофе и усаживаются за столик с газеткой. Иногда у них с собой сумки на колесиках, обычные американцы ходят с такими за продуктами — но у наших посетителей там ссобойка, подобранный на помойке сапог и корм для кошки.
Из завсегдатаев есть, например, невообразимо дряхлая старушка Кэтти: она всегда в розовом, а в седых волосах — заколка Hello Kitty. Она всегда просит себе большую чашку зеленого холодного чая и пару печенек. Она никогда не платит, вместо этого Кэтти приносит химические конфетки из супермаркета Walmart. Возможно, она их пиздит — мне все кажется, что не настолько она сумасшедшая, насколько пытается ей прикинуться.
Иногда я открываю кафе в семь утра, иногда закрываю в десять вечера. Сумасшедшие и бродяги приходят в первый час после открытия и последний час до закрытия. Они берут самый дешевый кофе и усаживаются за столик с газеткой. Иногда у них с собой сумки на колесиках, обычные американцы ходят с такими за продуктами — но у наших посетителей там ссобойка, подобранный на помойке сапог и корм для кошки.
Из завсегдатаев есть, например, невообразимо дряхлая старушка Кэтти: она всегда в розовом, а в седых волосах — заколка Hello Kitty. Она всегда просит себе большую чашку зеленого холодного чая и пару печенек. Она никогда не платит, вместо этого Кэтти приносит химические конфетки из супермаркета Walmart. Возможно, она их пиздит — мне все кажется, что не настолько она сумасшедшая, насколько пытается ей прикинуться.
Запах кофе ассоциируется у меня с нищебродством и потерянностью
Ранним утром, но особенно — в обеденный перерыв, наступает время бизнесменов. В небольшом помещении кофейни не продохнуть: сюда забегают трудяги из близлежащих офисных зданий — банков и отделений международных корпораций. Мне сильно мешает то, что я была воспитана на книгах «Бойцовский клуб», «Духлесс» и «99 франков», потому в каждом посетителе я вижу беспринципного служителя золотого тельца.
Я чувствую себя плохо, когда улыбаюсь мужчинам в очень дорогих костюмах и жду, пока они отыщут двадцатку среди толстой кипы соток. Я чувствую себя не в своей тарелке, когда женщина с восковым лицом и в мехах, глядя мимо меня, произносит что-то вроде: «Капучино на обезжиренном молоке, тройной шот эспрессо, очень горячий, пенка не очень взбитая, и побыстрее». Я с горечью вспоминаю, что у меня высшее образование, пока жду, когда очередная старушка-процентщица с идеальной укладкой и макияжем за пару сотен отыщет в своих двух кошельках дисконтную карточку нашей кофейни для того, чтобы сэкономить два бакса.
Короче, меня настиг полный букет из комплексов эмигранта. Я не понимаю сленговых шуток, да и вообще того, что мне говорят с десятком разных акцентов. Я не могу поддержать разговор про «тот фильм или сериал». Я чувствую такую огромную разницу бэкграундов, такую гигантскую, что проще забить и уйти в подполье — ведь с самого начала я четко знаю, что я тут временно. Мне надо всего лишь подкопить деньжат перед Южной Америкой.
Мне было откровенно лень прилагать сверхусилия для того, чтобы влиться в это счастливое корпоративное семейство. Вскоре оказалось, что моя ситуация это редкая привилегия.
Я чувствую себя плохо, когда улыбаюсь мужчинам в очень дорогих костюмах и жду, пока они отыщут двадцатку среди толстой кипы соток. Я чувствую себя не в своей тарелке, когда женщина с восковым лицом и в мехах, глядя мимо меня, произносит что-то вроде: «Капучино на обезжиренном молоке, тройной шот эспрессо, очень горячий, пенка не очень взбитая, и побыстрее». Я с горечью вспоминаю, что у меня высшее образование, пока жду, когда очередная старушка-процентщица с идеальной укладкой и макияжем за пару сотен отыщет в своих двух кошельках дисконтную карточку нашей кофейни для того, чтобы сэкономить два бакса.
Короче, меня настиг полный букет из комплексов эмигранта. Я не понимаю сленговых шуток, да и вообще того, что мне говорят с десятком разных акцентов. Я не могу поддержать разговор про «тот фильм или сериал». Я чувствую такую огромную разницу бэкграундов, такую гигантскую, что проще забить и уйти в подполье — ведь с самого начала я четко знаю, что я тут временно. Мне надо всего лишь подкопить деньжат перед Южной Америкой.
Мне было откровенно лень прилагать сверхусилия для того, чтобы влиться в это счастливое корпоративное семейство. Вскоре оказалось, что моя ситуация это редкая привилегия.
Мое славянское неумение улыбаться 24/7 и вести small talks оказалось бунтом против системы
Однажды посреди смены я зашла в крошечную подсобку пообедать и застала там вдрызг пьяную Дженнифер, мою пухлую чернокожую коллегу. Одна из традиций, которую я не поддерживала, — ходить после смены с менеджером, вылитой Аврил Лавин, в бар. В тот день Дженнифер слишком напилась, чтобы дойти до дома, и решила прийти в себя в родном заведении.
Я собиралась извиниться и выйти, как вдруг она схватила меня за руку и выложила всё: как ее, социального работника по образованию, заебало здесь работать, слушать сплетни и месяцами ждать повышения зарплаты на пару долларов. Но главное, как она уважает меня за мои вечно кислые щи. Во время монолога на глазах трезвеющей Дженни в подсобку то и дело заходили другие коллеги, и, резко переставая улыбаться, поддакивали ей. Я была поражена — мое славянское неумение улыбаться 24/7 и вести small talks оказалось бунтом против системы.
Я собиралась извиниться и выйти, как вдруг она схватила меня за руку и выложила всё: как ее, социального работника по образованию, заебало здесь работать, слушать сплетни и месяцами ждать повышения зарплаты на пару долларов. Но главное, как она уважает меня за мои вечно кислые щи. Во время монолога на глазах трезвеющей Дженни в подсобку то и дело заходили другие коллеги, и, резко переставая улыбаться, поддакивали ей. Я была поражена — мое славянское неумение улыбаться 24/7 и вести small talks оказалось бунтом против системы.
На пороге подсобки появилась сутулая юная Шанти:
— Кстати, наша Аврил Лавин всем говорит, что у тебя булимия, — произнесла она.
— Черт, да, я же всегда забираю с собой много еды! Но ее все равно выкидывают в конце рабочего дня, да и живем мы в квартире впятером. Надо ей все объяснить! — мгновенно решаю я.
— Забей, она это знает. Ей просто не нравятся симпатичные девушки. — Меланхолично ответила Шанти, посасывая свой холодный кофе. Ничего другого она не пила даже когда на улице было -20 °C.
Лучше всего Шанти подходило описание out-of-space — она переехала из Флориды в Нью-Йорк учиться, да так и пропала внутри гнилого яблока. У нее были фиолетовые волосы, она всегда опаздывала, никогда не улыбалась клиентам, и никогда не пыталась сделать вид, что ее интересует карьера в кофейне. Похуизм был ее четкой жизненной позицией. С ней единственной я почти подружилась.
— Кстати, наша Аврил Лавин всем говорит, что у тебя булимия, — произнесла она.
— Черт, да, я же всегда забираю с собой много еды! Но ее все равно выкидывают в конце рабочего дня, да и живем мы в квартире впятером. Надо ей все объяснить! — мгновенно решаю я.
— Забей, она это знает. Ей просто не нравятся симпатичные девушки. — Меланхолично ответила Шанти, посасывая свой холодный кофе. Ничего другого она не пила даже когда на улице было -20 °C.
Лучше всего Шанти подходило описание out-of-space — она переехала из Флориды в Нью-Йорк учиться, да так и пропала внутри гнилого яблока. У нее были фиолетовые волосы, она всегда опаздывала, никогда не улыбалась клиентам, и никогда не пыталась сделать вид, что ее интересует карьера в кофейне. Похуизм был ее четкой жизненной позицией. С ней единственной я почти подружилась.
Шоплифтеры
9 января 2014
Крошечная комната в небоскребе в центре Манхэттена, двенадцать стульев прилеплены к грязным бежевым стенам. Снимаешь куртку, кидаешь вещи, садишься рядом с обогревателем, чтобы сразу же вспотеть. Постепенно подтягиваются люди.
Я ерзаю на стуле, болтаю с Ромой, и наблюдаю. Вот мужчина в дорогих ботинках, костюме и галстуке, будто бы только что с Уолл-стрит. Вот ничем не примечательная женщина средних лет, которая выглядит как многодетная мать-героиня. Вот высохшая старушка, ее явно найдут только кошки, и, судя по всему, довольно скоро. Последним появляется постаревший бородатый хипстер в оранжевых штанах — он попался на краже виниловых пластинок. Возглавляет кружок анонимных шоплифтеров Белла — бодрая женщина лет сорока в шапке, которую я могла бы встретить в минском автобусе.
Шоплифтинг — основа благополучия нашей маленькой семьи этой суровой зимой. Пока я разливаю кофе, Рома отправляется за добычей. Я «хожу» по магазинам по выходным, за одеждой и косметикой для себя. У нас нет денег на развлечения, потому мы решили пойти по пути Тайлера Дердена и заявились на кружок взаимопомощи. Почему именно шоплифтеры? Нами движет чисто антропологический интерес — посмотреть на таких же, как мы, во плоти. Вся остальная разношерстная компания сюда пришла не веселиться. Все эти ребята отсидели в тюрьме, а посещение такого кружка психологической взаимопомощи — обязательное условие досрочного освобождения.
Другой вопрос, нужна ли тут кому-то помощь.
Я ерзаю на стуле, болтаю с Ромой, и наблюдаю. Вот мужчина в дорогих ботинках, костюме и галстуке, будто бы только что с Уолл-стрит. Вот ничем не примечательная женщина средних лет, которая выглядит как многодетная мать-героиня. Вот высохшая старушка, ее явно найдут только кошки, и, судя по всему, довольно скоро. Последним появляется постаревший бородатый хипстер в оранжевых штанах — он попался на краже виниловых пластинок. Возглавляет кружок анонимных шоплифтеров Белла — бодрая женщина лет сорока в шапке, которую я могла бы встретить в минском автобусе.
Шоплифтинг — основа благополучия нашей маленькой семьи этой суровой зимой. Пока я разливаю кофе, Рома отправляется за добычей. Я «хожу» по магазинам по выходным, за одеждой и косметикой для себя. У нас нет денег на развлечения, потому мы решили пойти по пути Тайлера Дердена и заявились на кружок взаимопомощи. Почему именно шоплифтеры? Нами движет чисто антропологический интерес — посмотреть на таких же, как мы, во плоти. Вся остальная разношерстная компания сюда пришла не веселиться. Все эти ребята отсидели в тюрьме, а посещение такого кружка психологической взаимопомощи — обязательное условие досрочного освобождения.
Другой вопрос, нужна ли тут кому-то помощь.
Шоплифтинг — основа благополучия нашей маленькой семьи этой суровой зимой
Все собрания подобного рода организованы по аналогии с «Обществом анонимных алкоголиков», чья 12-ступенчатая программа была принята еще в 1985 году. Такое ощущение, что с тех пор она особо не менялась — через слово в речах вспоминается господь и его благодать. Собрание начинается с чтения устава и главы из специального пособия. Все с облегчением вздыхают, когда через полчаса эта тягомотина заканчивается. Начинается самое интересное — исповеди членов общества анонимных шоплифтеров. Каждый рассказ начинается с того, сколько времени человек не крал — количество дней, месяцев, иногда лет.
В основном я слышу истории раскаяния. Например, мужчина с Уолл-стрит рассказал, что его семья развалилась после того, как ему вынесли приговор. Бородач сокрушался, что друзья отвернулись от него после того, как ему дали срок за кражу пластинки. Мама троих детей вспомнила, как рада была видеть свою семью после освобождения.
В основном я слышу истории раскаяния. Например, мужчина с Уолл-стрит рассказал, что его семья развалилась после того, как ему вынесли приговор. Бородач сокрушался, что друзья отвернулись от него после того, как ему дали срок за кражу пластинки. Мама троих детей вспомнила, как рада была видеть свою семью после освобождения.
Выслушав с пяток признаний такого рода, я вдруг понимаю, что именно меня смущает в этих историях.
Все эти люди были пойманы. Причина их раскаяния — последовавший тюремный срок. Никто не сказал, что он или она перестали красть из магазинов по мотивам морально-этического характера. Подтверждает догадку спич сухонькой старушки — она вдруг признается, что до сих пор не может остановиться. Зачем платить, когда можно не платить? Когда это так элементарно, украсть и сэкономить деньги на что-то важное — ведь пенсии не хватает?
Ее рассказ вызывает легкий гул. Белла попыталась вернуть разговор в благочестивое русло и напомнила, что шоплифтинг — это самая настоящая аддикция. Даже если пропала «необходимость» красть, все, человек уже привык к адреналину и не может остановиться. Судя по лихому огоньку в глазах женщины, она знает, о чем говорит. «Кто-нибудь еще хочет поделиться своей историей?» — пристально глядя в нашу сторону, спрашивает организатор. Не успеваю я прокашляться и произнести «нет», как слышу голос Ромы: «Я хочу». Следует шквал аплодисментов.
Все эти люди были пойманы. Причина их раскаяния — последовавший тюремный срок. Никто не сказал, что он или она перестали красть из магазинов по мотивам морально-этического характера. Подтверждает догадку спич сухонькой старушки — она вдруг признается, что до сих пор не может остановиться. Зачем платить, когда можно не платить? Когда это так элементарно, украсть и сэкономить деньги на что-то важное — ведь пенсии не хватает?
Ее рассказ вызывает легкий гул. Белла попыталась вернуть разговор в благочестивое русло и напомнила, что шоплифтинг — это самая настоящая аддикция. Даже если пропала «необходимость» красть, все, человек уже привык к адреналину и не может остановиться. Судя по лихому огоньку в глазах женщины, она знает, о чем говорит. «Кто-нибудь еще хочет поделиться своей историей?» — пристально глядя в нашу сторону, спрашивает организатор. Не успеваю я прокашляться и произнести «нет», как слышу голос Ромы: «Я хочу». Следует шквал аплодисментов.
Иногда я боюсь, что это средство выживания обрастет пафосом борьбы с системой
«Меня зовут Рома, я не воровал три дня, — спокойно и обстоятельно начинает мой друг. — Я еду вокруг света вот уже два года. Я путешествую автостопом, без денег или почти без денег. Я из бедной страны и из бедной семьи, я не могу позволить себе есть в ресторанах и ночевать в гостиницах. Пока я был в Азии, жить без денег было просто. Здесь, в Америке, за все нужно платить, все дорого. Я краду из магазинов, потому что у меня нет другого выхода. Я беру только то, что мне надо для выживания, и не получаю от этого удовольствия. И не испытываю раскаяния — ведь такие, как мы, кормим ватагу охранников и обеспечиваем работой огромную индустрию. Спасибо за внимание».
После его речи люди начали перешептываться, а я вздохнула с облегчением. Я рада услышать, что воровство — это не принципиальная жизненная позиция, что мой друг не собирается превращаться в анти-капиталистического Робин Гуда. Наблюдая за тем, как легко Рома вытаскивает из магазинов что угодно, я болась, что это средство выживания обрастет пафосом борьбы с системой. Остаток встречи меня совершенно не интересует, я уже услышала даже больше того, на что рассчитывала.
Какое-то время Белла пыталась восстановить нарушенное равновесие, но быстро сдалась. «Обязательно приходите к нам еще! Мы вас переубедим», — дежурно произнесла предводительница. Я киваю, и мы выходим в холодную сырость зимнего Нью-Йорка.
По пути домой я перебираю в руках цепочку пластикового жетончика, который выдают как сувенир тем, кто пришел на встречу анонимных шоплифтеров в первый раз. По идее, этот кругляш должен служить напоминанием о том, что господь любит праведников. Я не верю в бога, и в эту комнату мы больше никогда не вернемся.
После его речи люди начали перешептываться, а я вздохнула с облегчением. Я рада услышать, что воровство — это не принципиальная жизненная позиция, что мой друг не собирается превращаться в анти-капиталистического Робин Гуда. Наблюдая за тем, как легко Рома вытаскивает из магазинов что угодно, я болась, что это средство выживания обрастет пафосом борьбы с системой. Остаток встречи меня совершенно не интересует, я уже услышала даже больше того, на что рассчитывала.
Какое-то время Белла пыталась восстановить нарушенное равновесие, но быстро сдалась. «Обязательно приходите к нам еще! Мы вас переубедим», — дежурно произнесла предводительница. Я киваю, и мы выходим в холодную сырость зимнего Нью-Йорка.
По пути домой я перебираю в руках цепочку пластикового жетончика, который выдают как сувенир тем, кто пришел на встречу анонимных шоплифтеров в первый раз. По идее, этот кругляш должен служить напоминанием о том, что господь любит праведников. Я не верю в бога, и в эту комнату мы больше никогда не вернемся.
Сексоголики
20 января 2014
Боги ниспослали нашему другу Сене, с которым мы опять живем вместе, вписку на 34 этаже небоскреба в сердце Манхэттена. Жуя поутру пончик, из окна я наблюдаю как снежная взвесь заметает стриты и авеню района «Адской кухни».
Вдохновленная посещением собрания шоплифтеров, я решила сделать материал для онлайн-журнала 34mag.net на тему кружков психологической взаимопомощи. Меня убивает монотонный труд в кофейне, я чувствую, как ржавеют мои мозги. Очень хочется встряски.
Целый вечер я штудирую сеть в поисках интересных местечек, и вскоре складывается ощущение, что Нью-Йорк — город фобий. Если знакомый кажется вам психически здоровым, то вы просто плохо его знаете. Фобий десятки, сотни, тысячи, и столько же тематических кружков. Мне не подходят те, где люди собираются по причине потери близкого, борьбы с раком или наркотической зависимостью, вряд ли я смогу вынести такую концентрацию боли в воздухе. Мне нужно что-то попроще, но и более осмысленное, чем «фобия захламленной квартиры». В итоге мой выбор пал на собрание анонимных сексоголиков. Особенно интересно, как выглядит эта мания в Нью-Йорке, месте действия сериала «Секс в большом городе».
Вдохновленная посещением собрания шоплифтеров, я решила сделать материал для онлайн-журнала 34mag.net на тему кружков психологической взаимопомощи. Меня убивает монотонный труд в кофейне, я чувствую, как ржавеют мои мозги. Очень хочется встряски.
Целый вечер я штудирую сеть в поисках интересных местечек, и вскоре складывается ощущение, что Нью-Йорк — город фобий. Если знакомый кажется вам психически здоровым, то вы просто плохо его знаете. Фобий десятки, сотни, тысячи, и столько же тематических кружков. Мне не подходят те, где люди собираются по причине потери близкого, борьбы с раком или наркотической зависимостью, вряд ли я смогу вынести такую концентрацию боли в воздухе. Мне нужно что-то попроще, но и более осмысленное, чем «фобия захламленной квартиры». В итоге мой выбор пал на собрание анонимных сексоголиков. Особенно интересно, как выглядит эта мания в Нью-Йорке, месте действия сериала «Секс в большом городе».
Если знакомый кажется вам психически здоровым, то скорее всего вы просто плохо его знаете
Однажды вечером я сменила провонявшую кофе майку на свитер, надела пальто и вышла в ледяной вечер. Собрание сексоголиков проходило недалеко от нашего нового дома, в церкви XIX века. На нужной мне двери висит расписание — наркоманы по четвергам, алкоголики по вторникам и субботам. Я захожу в большую комнату, где уже сидит человек тридцать, все разного возраста и уровня доходов. Большинство из них мужчины, женщин только пять. Я усаживаюсь в последний ряд и настраиваюсь слушать истории.
Буквально через пару секунд я понимаю, что попала впросак. На меня кидают любопытствующие взгляды, и совсем не потому, что я объект желания. Дело в другом — я тут самая молодая. Возраст человека, который признал у себя секс-зависимость, если судить по присутствующим, это тридцать плюс. Я же даже не выгляжу на свои 23 года. Вряд ли моя предполагаемая «распущенность» могла бы уже превратиться в проблему: по американским меркам я вообще еще ребеночек, от которого никто не ждет сознательности. Я начинаю волноваться — вдруг сейчас все поймут, что я сюда пришла как в театр?
Буквально через пару секунд я понимаю, что попала впросак. На меня кидают любопытствующие взгляды, и совсем не потому, что я объект желания. Дело в другом — я тут самая молодая. Возраст человека, который признал у себя секс-зависимость, если судить по присутствующим, это тридцать плюс. Я же даже не выгляжу на свои 23 года. Вряд ли моя предполагаемая «распущенность» могла бы уже превратиться в проблему: по американским меркам я вообще еще ребеночек, от которого никто не ждет сознательности. Я начинаю волноваться — вдруг сейчас все поймут, что я сюда пришла как в театр?
На всякий случай, я выдумываю легенду, согласно которой год назад мое сердце было разбито любовью всей моей недолгой жизни, и с тех пор я не могу заинтересоваться никем другим. История вполне реальная, я ее подсмотрела во время интернет-серфинга: одна из причин, по который ходят на собрания сексоголиков это не «перебор» с сексом, а невозможность хоть кем-то заинтересоваться. Такие еще ходят на кружки «жизнь после разрыва».
Быстренько пройдя через обязательную стадию чтения специального руководства, начинается то, ради чего я пришла — истории. Сначала мужичок в зеленом свитере лет пятидесяти пяти, лысоватый и похожий на Денни Де Вито, проникновенно рассказывает о том, как после продолжительной внутренней борьбы выкинул коллекцию порно-журналов (несколько чемоданов) и биноклей. Молодой человек в деловом костюме, из тех, кто в голливудских фильмах делают большие карьеры, рассказывает, что ходит сюда уже год, и ему лучше — он может концентрироваться на своей работе, он пошел вверх. Другой мужчина говорит, что подлечился и стал больше времени проводить со своими сыновьями. Холеная бизнес-леди с глубоким декольте говорит, что встретила мужчину своей мечты — и очень надеется, что ее мания на разрушит зарождающиеся отношения.
Быстренько пройдя через обязательную стадию чтения специального руководства, начинается то, ради чего я пришла — истории. Сначала мужичок в зеленом свитере лет пятидесяти пяти, лысоватый и похожий на Денни Де Вито, проникновенно рассказывает о том, как после продолжительной внутренней борьбы выкинул коллекцию порно-журналов (несколько чемоданов) и биноклей. Молодой человек в деловом костюме, из тех, кто в голливудских фильмах делают большие карьеры, рассказывает, что ходит сюда уже год, и ему лучше — он может концентрироваться на своей работе, он пошел вверх. Другой мужчина говорит, что подлечился и стал больше времени проводить со своими сыновьями. Холеная бизнес-леди с глубоким декольте говорит, что встретила мужчину своей мечты — и очень надеется, что ее мания на разрушит зарождающиеся отношения.
Передо мной — собрание очень уставших от самих себя людей
Вдруг мне становится неловко. Я думала, что секс-зависимость — это что-то вроде того, что постоянно случается с героинями сериала «Секс в большом городе». Несмертельно и можно жить, а для кого-то вообще предел мечтаний. Ну и конечно я ожидала увидеть пару сальных типчиков с руками в карманах пальто. А на самом деле, передо мной собрание очень уставших от самих себя людей. Людей, которые очень хорошо понимают слово «зависимость», и которые готовы постараться, чтобы изменить свою жизнь к лучшему. Лейтмотив половины рассказов — тоска по уходящему времени. Здесь все говорят о том, что им жалко тратить столько мгновений на навязчивые мысли и фантазии. Зависимость мешает контролировать свою собственную жизнь и отнимает драгоценное время на любовь, семью и карьеру.
В моей легенде не было нужды. Здесь никто и не думал подозревать меня. Может, дело в том, что тут привыкли доверять правилам — если ты пришел, значит, тебе нужно, и мы постараемся помочь. Как бы то ни было, я четко поняла, что это мое последнее собрание анонимных зависимых. Материала не будет. Я не могу врать людям глядя в глаза. Пожав руки нескольким выступавшим, я отказываюсь от жетончика, выхожу в ночь и забываю дорогу к этому месту.
В моей легенде не было нужды. Здесь никто и не думал подозревать меня. Может, дело в том, что тут привыкли доверять правилам — если ты пришел, значит, тебе нужно, и мы постараемся помочь. Как бы то ни было, я четко поняла, что это мое последнее собрание анонимных зависимых. Материала не будет. Я не могу врать людям глядя в глаза. Пожав руки нескольким выступавшим, я отказываюсь от жетончика, выхожу в ночь и забываю дорогу к этому месту.
Барбершоп Винченцо
2 марта 2014
Скоро мы уедем из Нью-Йорка. Эта зима выдалась суровой, и наши отношения как никогда были на грани. Уставшие, издерганные долгой безденежной дорогой через Канаду, мы с трудом уживались в безопасном Бруклине, с треском сталкиваясь лбами по любым вопросам. Разница характеров была вопиющей, опыта — несовместимой, и все запасы терпения по отношению к другому и к миру были исчерпаны. Между нами взрывались фейерверки, разгорались пожары и остывали ледяные пустыни — ни до, ни после мы не были так близки к тому, что дальше каждый поедет своей дорогой.
Кто знает, как бы закончилась эта история, если бы на Новый год товарищи не сделали нам самый лучший подарок ever. В начале января 2014 на 34 этаже небоскреба мы впервые попробовали MDMA. Это потом я прочитаю, что этот препарат используют в терапии пар на грани развода и в лечение психических расстройств. В тот день было чистым чудом поговорить друг с другом без обид и претензий, искренне, громко и о любви. Легкость и покой, которые наступили после, дали сил продержаться еще два месяца в городе, который отбирает очень много сил.
Кто знает, как бы закончилась эта история, если бы на Новый год товарищи не сделали нам самый лучший подарок ever. В начале января 2014 на 34 этаже небоскреба мы впервые попробовали MDMA. Это потом я прочитаю, что этот препарат используют в терапии пар на грани развода и в лечение психических расстройств. В тот день было чистым чудом поговорить друг с другом без обид и претензий, искренне, громко и о любви. Легкость и покой, которые наступили после, дали сил продержаться еще два месяца в городе, который отбирает очень много сил.
Ни до, ни после мы не были так близки к тому, что каждый дальше поедет своей дорогой
…Накануне отъезда моя голова традиционно обрита. Мне приятно гладить себя по черепу, как будто это чуть колючий шелк. Остается постричь Рому — так мы случайно попадем в барбершоп «Винченцо» где-то в Бруклине. Им действительно владеет Винченцо, тот самый, чья пожелтевшая фотография пятидесятилетней давности украшает лицензию этой парикмахерской. Здесь дурацкие фикусы и лампы верхнего света, а клиентов обслуживают в красных дермантиновых креслах, которые протирали задницы не одного поколения жителей района: евреев, индусов, арабов, русских, американцев, ирландцев, пакистанцев. Молодых и старых, богатых и бедных, верующих и атеистов. Если присмотреться, то на костяных отполированных ручках здешних инструментов вязью написано «Пакистан».
Это барбершоп окажется самым демократичным и живым местом Нью-Йорка после подземки. Здесь и вправду все равны, независимо от происхождения и статуса. Все уравнены аурой этого места, ведь оно создавалось тогда, когда Нью-Йорк был лучшим городом на земле. Сейчас тут все больше встречаются вампиры в дорогих кашемировых пальто, которые тщетно мечтают найти ушедший источник силы. Энергия, кажется, осталась только в таких честных местах, как этот барбершоп, где делают свое дело достойно и с любовью. Такая редкость.
Это барбершоп окажется самым демократичным и живым местом Нью-Йорка после подземки. Здесь и вправду все равны, независимо от происхождения и статуса. Все уравнены аурой этого места, ведь оно создавалось тогда, когда Нью-Йорк был лучшим городом на земле. Сейчас тут все больше встречаются вампиры в дорогих кашемировых пальто, которые тщетно мечтают найти ушедший источник силы. Энергия, кажется, осталась только в таких честных местах, как этот барбершоп, где делают свое дело достойно и с любовью. Такая редкость.
Здесь всего два парикмахера: сам Винченцо и его молодой напарник с идеально выбритой головой, тоже итальянских кровей. На кучерявой груди у парня висит массивный крестик, а на зеркале около рабочего места — фотография двух близняшек. Перед особо сложными манипуляциями с опасной бритвой он посматривает на картину с Девой Марией, и она молча благословляет.
Роме, как всегда, везет — его стрижет тот самый Винченцо. Быстрыми взмахами ножниц он превращает бродягу в пай-мальчика из 70-х — но мой друг тает от удовольствия и не произносит ни единого слова. Все, что угодно, Винченцо, ведь ты в ладах с с собой и временем. Твой барбершоп — это лучшее, что случилось с нами в конце долгой зимы.
Скоро мы променяем застывший в вечной мерзлоте Нью-Йорк на тепло и солнце. Через неделю мы летим в Техас, а оттуда начинается автостоп до границы с Мексикой. За 200 баксов на двоих мы купили билет из зимы в лето, из прошлого в будущее.
Начинается еще одна жизнь.
Роме, как всегда, везет — его стрижет тот самый Винченцо. Быстрыми взмахами ножниц он превращает бродягу в пай-мальчика из 70-х — но мой друг тает от удовольствия и не произносит ни единого слова. Все, что угодно, Винченцо, ведь ты в ладах с с собой и временем. Твой барбершоп — это лучшее, что случилось с нами в конце долгой зимы.
Скоро мы променяем застывший в вечной мерзлоте Нью-Йорк на тепло и солнце. Через неделю мы летим в Техас, а оттуда начинается автостоп до границы с Мексикой. За 200 баксов на двоих мы купили билет из зимы в лето, из прошлого в будущее.
Начинается еще одна жизнь.